Читать книгу - "Колдунья - Филиппа Грегори"

— Конечно же, я не погибла! — радостно воскликнула матушка Хильдебранда.

Нежные руки старой женщины обняли Элис и прижали к себе, девушка с упоением вдохнула чистый, благоуханный запах накрахмаленной полотняной рясы.

— Ну конечно же, я не погибла, — повторила матушка. — Пойдем со мной, нас ждут дома.

Прижавшись щекой к грязной тонкой подушке, Элис зажмурилась, не желая просыпаться, чтобы навсегда остаться в этом сне. Но то ли холод, дующий с пола, разбудил ее, то ли раздраженный крик Моры, однако ей пришлось открыть глаза и снова пережить боль потери, снова во всей ужасной глубине осознать, что она далеко от теплого дома, далеко от женщины, которая любила ее, что у нее нет надежды увидеть матушку и дорогих сестриц-монахинь.

Долгие недели без остановки лили тяжелые дожди, словно разверзлись хляби небесные. Каждое утро, просыпаясь, Элис обнаруживала, что соломенный матрас подмокает все больше — земляной пол в лачуге был совсем мокрый, — а платье и плащ пропитаны утренней сыростью. Мора, ворча себе под нос, освободила для воспитанницы немного места там, где спала сама, и по ночам будила, приказывая спускаться по шаткой стремянке и поддерживать угасающий в очаге огонь. Каждый день Элис шла вдоль реки в сторону деревни, где росли дубы, вязы и буки. Она притаскивала домой тяжелые сучья и рубила их старым топором Моры. Большую часть дневного времени занимала эта заготовка дров, кроме того, надо было выносить мусор, ходить на реку за водой, выдирать из грядок репу и морковку. Раз в неделю в Боуэсе был базарный день, и приходилось делать закупки — долгие и утомительные пять миль туда и обратно по скользкой и грязной проселочной тропе вдоль реки или открытой всем ветрам дороге. Элис не хватало обильной и качественной монастырской пищи, она худела и бледнела не по дням, а по часам. Лицо ее осунулось. Однажды в Боуэсе какой-то мальчишка бросил ей в спину камень, и когда она обернулась выругать его, он испугался и заплакал, увидев в ее глазах пламя безумного гнева.

С холодами появились болезни. В дверь Моры постоянно кто-нибудь стучал и просил ее или Элис дать заговор или микстуру, средство от поноса, простуды или лихорадки. В четырех домах в Боуэсе случились роды, и Элис с Морой довелось принимать окровавленных, крохотных, орущих во всю глотку младенцев.

— У тебя неплохо получается, — заметила Мора, глядя на длинные, тонкие пальцы Элис. — Да и в своем монастыре ты попрактиковалась на полудюжине младенцев бедняков. Ты можешь сама принимать роды, у тебя хватит умения, а я уже стара бегать ночами к черту на кулички.

Элис взглянула на нее с молчаливой яростью. Для знахарки роды — самая трудная работа. То одно может пойти не так, то другое, существует смертельный риск сразу для двух человек — ребенка и роженицы, живыми должны остаться оба, а если кто-то из них заболеет или, не дай бог, помрет, вина ложится на повитуху. Мора боялась неудачи, боялась, что в деревне ее возненавидят. Ей было гораздо спокойней посылать на роды одну Элис.

А деревня была пронизана атмосферой недоверчивости и подозрительности. Одну знахарку схватили, отвезли в Болдрон, расположенный в четырех милях, и обвинили в порче скота. Улики против нее были очевидны. Соседи клялись, что она бежала по реке и ее ноги мелькали над водой, оставаясь совершенно сухими. Кто-то видел, как она прошептала что-то на ухо лошади, а потом лошадь охромела. Одна женщина сообщила, что на Каслтонском рынке поспорила с обвиняемой из-за куска копченой свинины, и с тех пор у нее болит рука, и она боится, что рука загниет и отвалится. Какой-то крестьянин показал под присягой, что в туман вез эту знахарку по Болдрон-лейн, она отругала его, так лошадь испугалась и понесла, и он упал с телеги. Мальчишка из деревни заверял, что знахарка летала по воздуху и беседовала с голубями на господской голубятне. Все окрестные жители свидетельствовали против нее; судебное разбирательство продолжалось много дней.

— Все это вздор и чепуха, — заявила Элис, вернувшись из Боуэса со свежими новостями. — Такое может случиться с каждым, детский лепет какой-то. Все словно с ума посходили. Слушают кого попало, любую глупость. Всякий может оклеветать ее.

Лицо Моры помрачнело.

— Не нравится мне все это, — сердито произнесла она.

Вывалив из мешка покупки прямо на пол возле очага, Элис бросила три жирных кусочка бекона в похлебку, кипящую в трехногом котелке.

— Не нравится мне все это, — повторила Мора. — Я уже сталкивалась с подобным. Иногда в это время года, иногда летом. Всякий раз, когда людей что-то тревожит… или когда им нечего делать, некуда девать злобу.

— Ради чего они это затеяли? — встревоженно спросила Элис.

— Ради забавы, — пояснила Мора. — Время скучное, осень. А этот сентябрь еще и холодный. Вот они сидят у огня и рассказывают друг другу страшные истории. Все болеют, у кого простуда, у кого малярия, лекарства не помогают. Надвигается зима, а с ней голод. Надо найти виновного. Им нравится собираться толпой, кричать и браниться. В такие минуты толпа подобна зверю с сотней глоток и сотней бьющихся сердец, а в головах — ни единой мысли. Только страсти.

— Что сделают с этой несчастной?

Мора сплюнула и попала точно в огонь.

— Уже делают, — уточнила она. — Для начала обшарили с ног до головы, нашли метки, что она кормила грудью дьявола, и выжгли их раскаленной кочергой. Если эти раны загноятся, значит, она ведьма. Тогда ей свяжут руки и ноги и бросят в Грету. Если не утонет, значит, ведьма. Могут заставить ее положить руку в пылающий кузнечный горн и поклясться, что она невиновна. Могут связать и оставить в пустоши на всю ночь, а потом посмотреть, спасет ли ее дьявол. Будут забавляться с ней до тех пор, пока не натешатся.

Девушка подала Море миску с похлебкой и краюху хлеба.

— А потом?

— На деревенском лугу установят столб, — ответила Мора, — священник прочтет над ней молитву, и кто-нибудь — скорей всего, кузнец — удавит ее, затем ее похоронят на перекрестке дорог. После поищут другую и еще одну. Пока что-нибудь не случится, какое-нибудь торжество или праздник, и у них не появится новое развлечение. На деревню как будто сошла зараза всеобщего помешательства. Для нас это нехорошее время. Пока болдронская знахарка не умрет и все про нее не забудут, я в Боуэс ни ногой.

— А где мы достанем муку? — поинтересовалась Элис. — И сыр?

— Сходишь сама, — хладнокровно произнесла Мора. — Или недельку-другую перебьемся без этого.

Элис устремила на старуху ледяной взгляд.

— Перебьемся, — смиренно промолвила девушка, хотя в животе у нее урчало от голода.

В конце октября неожиданно настали сильные холода, по утрам все было покрыто инеем, лужи замерзли. На зиму Элис пришлось отказаться от мытья тела. Вода в реке поднялась, бушевали большие волны, меж белых камней крутились коричневые водовороты, а сами камни к утру покрывались скользкой коркой льда. Каждый день Элис притаскивала полное ведро воды для приготовления пищи; на воду для мытья у нее не было ни времени, ни сил. Ее отросшие волосы кишели вшами, черное монашеское платье пропахло потом и загрубело. Между пальцами она частенько отлавливала блох и давила их крошечные тельца зазубренными ногтями большого и указательного пальцев, не испытывая при этом ни смущения, ни стыда. Она привыкла к вони и грязи. Когда она выносила треснувший ночной горшок в выгребную яму, то уже не отворачивалась, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Дерьмо, как Морино, так и ее собственное, куриный помет и объедки скапливались в выгребной яме; Элис разносила все это по грядкам и перекапывала, совершенно не замечая смрада.