Читать книгу - "Дао Блаженств - Александр Матяш"

У: Он был символом состояния его сознания?

А: Все 12 лет Майтрейя не просто находился вокруг него, а работал с сознанием Асанги. Майтрейя – если внимательно прочесть последние строки притчи – являлся Асанге в виде своей неявленности, неявляемости. Его неявляемость и была его явлением Асанге именно для того сознания, носителем которого Асанга на тот момент являлся. «А ведь я находился рядом с тобой с самого начала, как только ты сел лицезреть меня». Еще мгновение не прошло с того момента, как Асанга сел в пещере, и уединился на первые долгих три года, а Майтрейя уже был рядом. «И старик, вяжущий сеть… и человек в каменоломне, и капли воды… – все это был я». Но он, Майтрейя, был точно так же и неудачей тантрических упражнений Асанги. Это тоже был Майтрейя.

У: А было ли что-нибудь, кроме Майтрейи?

А: Конечно, ничего не было. Но Асанге хотелось его увидеть. Самое главное, чего Асанга не понимал до конца, – он даже при встрече с собакой этого не понял, даже когда Майтрейя ему явился, он этого так и не понял, и только разъяснения Майтреи открыли ему его ошибку…

У: …что это не есть нечто, отдельное от него.

А: …что работа над созерцанием Майтрейи должна заключаться не во внешнем усилии преодолеть какую-то завесу (чтобы его увидеть), пусть даже внутри себя, а в том изменении себя самого, которое сделает его, изменившегося Асангу, соответствующим, недуально резонирующим явлению Майтрейи непосредственно перед ним. Такова самая глубокая мысль этой притчи. «Узри Господа везде, во всех проявлениях», – говорят христиане. Правильно говорят, конечно. Но здесь эта мысль выражена по-восточному тонко и последовательно.

Все усилия Асанги были неправильными, он шел окольными путями, и для этого ему понадобилось долгих 12 лет. Он никак не желал менять именно себя, свое сознание. Он хотел изменить что-то в своем восприятии, сконцентрироваться, визуализировать, но не изменить свое сердце. В конце пути Майтрейя ему говорит: «Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий, благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисаттвы». Изменилось состояние, возникло сострадание бодхисаттвы – спала завеса иллюзий.

У: Скажи, пожалуйста, сострадание Асанги и сострадание Христа – это одно и то же, то есть тождественны ли они?

А: Не тождественны, разница все-таки есть – архитектоника культур разная, но, тем не менее, обратите внимание на следующее: в этой притче имеются некие тайные наставления, указания. Здесь очень кратко и емко выражены глобальные тайные доктрины буддизма Ваджраяны. Например, Асанга, после созерцания воды, падающей в ямку и последующей трехлетней медитации был уже практически просветленный, по мнению многих людей. поверхностно знакомых с буддизмом (хотя они и считают, что знают его глубоко). Там была и пустота, и невовлеченность, и отсутствие привязанностей. Однако для достижения просветления чего-то все-таки не хватало. Оказывается – не хватало страсти. Кто бы мог подумать! Ай, да буддизм, который якобы призывает к бесстрастию, и всему такому прочему – если верить тому же Шопенгауэру, видевшему в буддизме лишь стремление к угасанию, квиетизму и полному равнодушию. И православные до сих пор критикуют буддизм именно за равнодушное, наплевательское отношение ко всему и ко всем.

В: Антоний Сурожский очень критиковал за это буддизм.

А: Да, такая критика тем более удивительна, что мысли Сурожского о собственно православии поражают своей глубиной и сердечной утонченностью. Однобокость суждений, особенно в сфере религиозной мысли, не может не вызывать искренних сожалений, тем более, что, как правило, оказывается чревата последствиями, ведущими к разобщению людей и культур. Православную критику буддизма лучше не читать – чтобы не испытывать разочарования.

Итак, оказывается, Асанге не хватало страсти. Но какой? Обновленной, очищенной, возрожденной – страсти сострадания бодхисаттвы. В том космическом, запредельном образе – капель воды, падающих в лунку, в котором Майтрейя явился Асанге в третий раз, действительно, уже не было ничего человеческого. Но для того, чтобы добиться окончательного просветления Асанги, ему пришлось явиться в облике, гораздо более приземленном, чем даже старик, вяжущий сеть. И именно этим явлением, он вызвал столь нужное чувство. Что за этим стоит? Какой колоссальный и скрытый смысл? Например – ответ на столь часто задаваемый русской интеллигенцией вопрос: «Для чего нужны все страдания этого мира и нескончаемые детские слезы?» Страдания мира не отделимы от нашей бесчувственности. Ибо как только на месте нашей бесчувственности возникает сострадание (которое тоже имеет несколько этапов), страдание исчезает из этого мира. Этапов сострадания несколько: сначала жалко собаку, следующий этап, более высокий, жалко червей, затем – деятельное участие: спасение и собаки, и червей, а значит – принесение себя в жертву. И когда сострадание прорывается с такой силой – страдание исчезает: собака сияет пятью цветами радуги, превращаясь в Майтрейю. Что с червями, правда, не говорится.

Итак, сначала мы освобождаем свое психическое пространство от нагромождений тех психических шлаков, которые мы искренне считаем самими собой и своей сокровенной сущностью. Остается пустота, пустое пространство. И только после того, как создается эта пустота, ее может заполнить сострадание как нечто наивысшее. Почему такая последовательность?

М: Чтобы помнить, что через призму нашего «я» все неизбежно искажается и деформируется.

А: Браво. На самом деле так и есть. Сострадание, в том случае, если оно эманируется существом неочищенным, обязательно становится жертвой эговых наслоений. И мы начинаем творить добро в рамках того, как мы это понимаем. И попутно стараемся получить эговые дивиденды с этого добра, любуясь своим великолепием. Такое сострадание не создает нам благой кармы.

У: Когда мать Тереза была в Индии, она оказалась там, где лечили таких же гнойных, больных, как эта собака, людей. Привезли человека, на которого взглянуть было страшно, и она вместе с сестрами обмывала его, просто, чтобы он мог спокойно уйти в достойном облике, потому что спасти его уже не было возможности. При этом присутствовал какой-то американец, который, глядя на этого человека, сказал: «Я бы за миллион долларов к нему не прикоснулся». А мать Тереза говорит: «Я тоже за миллион долларов не прикоснулась бы». Это можно сделать только из сострадания.

А: Да, внешне это выглядит как чудо, такое внешнее волшебство. Собака начинает сиять пятью цветами – разве это не чудо? Но на самом деле, эзотерически, сознание собаки, может быть, и осталось сознанием собаки, и собака осталась собакой, но Асанга увидел в ней – как и в червях, как и вообще во всем окружающем мире – Майтрейю. Так же, как мать Тереза, обмывая гнойного человека, на самом деле обмывала бога, явившегося сюда, в этот мир именно для того, чтобы вызвать у людей чувство сострадания. Это очень глубокий, таинственный, мистический момент. Можно задаться и другим вопросом, например: «А каким было бы просветление этого больного? Или просветление этой собаки?» Собака, скорее всего, почувствовала бы облегчение и ответную любовь к тому, кто ее освободил. Это был бы максимум, на который способна собачья душа. А умирающий человек, если бы его сознание было готово к расширению – что бы почувствовал он, кроме благодарности к матери Терезе и ко всем тем, кто милосердно к нему относился?