Читать книгу - "Стань неуязвимым. Как обрести ментальную броню, научиться читать людей и жить без страха - Эви Пумпурас"

Наше возможное Я и то, которого мы боимся

Чем больше мы узнаем о себе через анализ собственного поведения в момент страха, тем самостоятельнее и независимее станем в принятии важных решений, от которых зависит наша жизнь. Страх не должен вас ограничивать. И жизнь не сводится к преодолению страха – иногда нужно лишь обуздать его и научиться использовать, чтобы получить то, чего вы больше всего хотите, чтобы стать сильнее, чем когда-либо.

Я выросла на легендах об Александре Македонском – великом земляке моей матери. Читала о героях Древней Греции – Ахилле, сражавшемся в Троянской войне; Леониде, царе Спарты и его трех сотнях мужей, устоявших против целой армии персов. Я жадно впитывала в себя эти истории и чем больше узнавала об этих героях, тем легче мне было отождествлять себя с ними. Это были легенды моего народа. Их храбрость и смелость жили во мне, определяя взгляды на жизнь и место в этом мире. В детстве так просто вдохновляться подобными историями, представлять себя на месте героев. Мы мечтаем обладать теми же качествами – быть храбрыми, сильными, справедливыми, честными – и мало-помалу начинаем и в реальной жизни вести себя так, чтобы соответствовать этому примеру. Подобная визуализация будущего называется «теория возможного себя». Этот термин вывели Хэзел Маркус и Паула Нуриус. «Возможные Я» – это результат самоидентификации через объединение представлений прошлого и проекцию их на будущее. Эти «возможные Я» мы демонстрируем двумя путями: через надежды и страхи. Надежды показывают, кем мы хотим стать; в этом случае используется термин «Я, на которое мы надеемся». Таким вы себя представляете – например, «я хочу стать врачом» или «президентом Соединенных Штатов Америки». Или агентом Секретной службы.

В свою очередь, страхи сконцентрированы непосредственно вокруг того, что мы твердо намерились избегать. Это явление получило название «Я, которого мы боимся». В этот момент мы решаем, кем не хотим быть. Лично я, например, боюсь стать бездомной. Боюсь стать как мой отец. Боюсь стать слабой. Именно благодаря слиянию этих двух ипостасей мы можем идти вперед, постепенно становясь тем, кем мы одновременно хотим и не хотим быть.

Порой траектория нашей жизни – те решения, которые мы принимаем или не принимаем, – приводят нас к более консервативной версии жизни, о которой мы мечтали, взрослея. Мир, в котором я жила, совсем не отражал модель мышления воина, которым я мечтала стать. Напротив, мои ранние годы воплощали собой идеальное противоречие между тем, кем я надеялась стать, и тем, кем против своей воли становилась: осмотрительной, молчаливой, постоянно пребывающей в плену страха.

Для тех, кто растет в страхе

В 80-х и 90-х Нью-Йорк был совсем не тем, что сейчас. За 2018 год в городе произошло 289 убийств. В 1990 году, когда мне было тринадцать, их зарегистрировали 2 245. Из-за торговли крэком и непрекращающихся бандитских разборок город напоминал поле битвы. В одном только районе Бруклина площадью чуть меньше десяти километров полиция регистрировала убийство каждые шестьдесят три часа. Сводки новостей были переполнены изображениями тел на улице в лужах крови, детей, задетых при перестрелке из окон машин, и простых людей, выдернутых из собственных автомобилей и застреленных только за то, что ошиблись кварталом.

Мои родители – оба иммигранты из Греции – привыкли к трудностям и опасностям на родной земле. Дядю несколько раз грабили. Отцу приставили к виску дуло пистолета и обокрали, когда он работал на своем первом рабочем месте – в кофейне. Не раз на него нападали, когда он уже водил такси. На маму однажды напал сосед. Наши машины взламывали и угоняли, в дома врывались и грабили – однажды вынесли все деньги, которые скопила моя мама, и те несколько украшений, что у меня были.

Пытаясь защитить, родители передали нам с братом свои страхи. Из дома нам разрешалось выходить только в школу, мы не играли во дворе, редко ходили в гости к друзьям, не колядовали на Рождество, не ездили на метро – по мнению родителей, это была самая настоящая граница Дикого запада, разрисованная граффити, где творилось одно только зло. Страх был повсюду. Пока росла, я вдыхала его, как кислород, – в каждом слове, что говорили мне мама, папа и бабушка – предостережения:

«Смотри в оба».

«Будь осторожна».

«Не задерживайся на улице».

«Молчи».

«Отводи взгляд».

«Будь умницей».

«Будь осторожна».

Нас научили оглядываться, выходя за порог нашей кишащей тараканами нищей лачуги в направлении автобусной остановки. А по вечерам, выйдя из школьного автобуса, тут же бежать домой. Всегда нужно было готовиться к худшему: остерегаться незнакомцев, бояться друзей, мира за окном, людей за углом и тех, что проезжали мимо. Каждый мой шаг за порогом дома был наполнен страхом. И я солгу, если скажу, что это меня не бесило.

Страх отнимал силы и энергию, лишал новых ощущений и стольких возможностей. Не дал даже получить хорошее образование. Когда я подала документы в Бруклинскую техническую среднюю школу, одну из трех лучших в Нью-Йорке, мне не разрешили. Мама сказала, что ездить туда на общественном транспорте каждый день слишком опасно. По ее мнению, Бруклин был еще страшнее, чем Квинс. Она ни по чем не соглашалась на мое обучение там. Если Квинс был полем боя, то Бруклин – самой настоящей преисподней. Сколько бы я ни упрашивала, ответ был один: нет.

Почему?

Страх.

Но чем больше мне внушали, что я должна всего бояться – быть осторожной, смотреть по сторонам, не терять бдительности, – тем сильнее росло во мне сопротивление. И тем крепче становилась моя решимость не позволять страху диктовать, что мне делать. Знаю: страх держит нас в тонусе, но он же не дает сполна ощутить вкус жизни.