Читать книгу - "Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца"

Наслаждения памяти бывают всегда обусловлены степенью ее вместимости; человек зрелого возраста ощущает их живее, чем юноша или отрок. Перебирая собственные воспоминания и наслаждаясь ими, мы оживляем в себе способность к фантазии и вместе с тем воспитываем в себе то поклонение пришедшему, которое всегда бывает принадлежностью умов изящно-утонченных и благородных. Но эти же самые наслаждения могут, однако, существовать и в связи с эгоизмом самого отвратительного свойства, так как живость впечатлений наших зависит более от умственного развития, чем от изящества сердечных чувств. Наслаждаться сокровищем памяти долженствовали бы всего сильнее старцы, так как они, несомненно обладают более обильным запасом воспоминаний. Случается и обратное: юноши, располагая более пылкой фантазией, нередко наслаждаются прелестью воспоминаний своего еще недавнего прошлого.

Глава VI. О наслаждениях фантазии

«Кто дает мне могучее слово», способное изобразить наслаждения, которыми фантазия дарит избранников, осчастливленных ее постоянным сожительством? Но нет возможности достойно описать заманчивую прелесть этой владелицы человеческого мышления, способной слиться со всеми элементами нравственного мира. Присутствие ее ощущается всегда и везде, и потому люди не в силах бывают определить нравственной ее индивидуальности. Я, со своей стороны, отказываюсь определять суть фантазии; значение самого слова не подлежит спору; определить же природу ее невозможно, т. е. мы не в силах решить с некоторой достоверностью, образует ли она отдельное, первобытное свойство природы нашей, или составляет только момент или форму мышления. Наслаждения, ей доставляемые, носят, однако, столь характерный отпечаток, что вполне заслуживают отдельного описания.

Если мы уподобили память архивариусу, или хранителю дел, а сознание наше – зеркалу, отражающему предметы, то фантазию нельзя не назвать художником, их украшающим. Фантазия не выпускает из рук палитры с яркими красками, проворно и смело налагаемыми посредством волшебной кисти на все окружающее. Будучи страстной любительницей всего яркого и пестрого, она не переносит вида сероватых оттенков суровой действительности и чувствует неодолимую потребность немедленно замалевывать их слоем радужных колеров своих. Она прикасается волшебной кистью столь же охотно к придорожному щебню, как и к вершинам колоссов альпийских, к крыльям воробья, как и к гриве царя лесов, одинаково украшая все, до чего дотрагивается. Некоторых людей фантазия доводит до настоящей мании описывать все попадающееся им по пути, так что каждое ощущение, отразившись в зеркале их сознания, немедленно облекается в какой-то праздничный наряд.

Для подобных личностей не бывает ничего индифферентного, и малейшие предметы, проходя мимо них, светятся, как сквозь стеклышко волшебного фонаря.

Размалевывая все широкой кистью, фантазия одной рукой исправляет дело художника, а другой пронзает каждый предмет творческим своим жезлом, вызывая из него снопы блестящих искр и аккорды гармоничных звуков. Под этим двойным прикосновением предмет фантазии, как бы ни был он обыкновенен и мал, украшается новым радужным оттенком и, начав стройно колебания, распространяет около себя гармонию и свет. Эта волшебница умеет извлекать несметные сокровища сердца при виде полузасохшего розового лепестка и целые фолианты всевозможных вдохновений, затронув магическим жезлом своим ржавый гвоздь железной двери; она воспроизводит трогательную повесть былого, заставляя людей, по произволу своему, то плакать от умиления, то смеяться до слез. Для фантазии не бывает ничего бесплодного или бесполезного; она способна отыскать в каждом предмете или золотоносную руду, или нравственное сокровище, и из песчинок создать себе пирамиду или чертог.

Люди бывают одарены фантазией весьма различно. В некоторых мозгах она оказывается способностью столь слабой и неопределенной, что людям этим приходится святотатственно хвастать полнейшим ее отсутствием, уподобляясь человеку, который во всеуслышание называл бы себя евнухом. Фантазия иногда ограничивается наведением широкой кистью розоватого оттенка на все окружающее; в другие времена она веселит человека некоторого рода оптической игрой, комбинируя в его уме представление настоящего с призраком и воспоминаниями былого, схороненного в его памяти. Когда ум наш подмечает отношения, связующие два понятия, он начинает наслаждаться ассоциацией идей; главный элемент наслаждения состоит тогда в удовлетворении способности наблюдения.

Комбинации калейдоскопа могут дать нам некоторое понятие о наслаждениях фантазии. Из осколков и обломков воспоминаний прошлого, смешавшихся с представлениями текущих фактов, фантазия умеет комбинировать целые картины, открывающие нам чудные перспективы нравственного мира. Элементы художественной красоты могут здесь слагаться во всевозможные образы.

Несколько наслоившихся оттенков и небрежно набросанных линий являют нам образ стройной изящной красоты; позднее мы смотрим с изумлением на смелые очертания фигур колоссального размера; мы любуемся затем на мелкие зигзаги тончайших орнаментов, голова наша кружится иной раз при виде картины, на которой все элементы нравственно перепутаны в величаво-ужасный хаос. И все эти картины, следуя одна за другой, чередуются в нашем воображении по мере того как фантазия потрясает перед нашими глазами свой нравственный калейдоскоп, способный обнять чуть ли не полмира. Высшие наслаждения фантазии испытываются тем, кто, скомбинировав все тонкости и ухищрения искусства, представляет миру уже готовые продукты творческой силы, в воспроизведении которых участвовали дивные оптические игры, и панорамы, и диорамы, и фантасмагории, и калейдоскоп, усложнившиеся еще в воображении дивными контрастами теней и света.

Человек не имеет возможности переступить ни на одну линию известного узкого предела, стесняющего его от самого начала веков, и не в состоянии создать в своем воображении ни единого элемента творчества, не проявившегося ему посредством внешних его чувств; словом, он не в состоянии представить себе предмета совершенно нового. Он может только сопоставлять между собою ряд комбинаций, столь смелых и непредвиденных, что они являются как бы результатом действительного творчества. Но до таких смелых полетов фантазии человек доходит не иначе как в состоянии той нравственной горячки, которую люди называют то гением, то бешеным бредом. Горячка эта вызывает в уме человека такую бурю сладостных наслаждений, что их можно приравнять уже к сладостному трепету сердечной страсти. И тогда-то, поднявшись выше тревог земной жизни, мы бываем готовы оттолкнуть ногой тот ничтожный атом, к которому мы прикованы, чтобы он исчез в глуби бездны и оставил бы нас витать в заоблачных мирах. В подобные минуты нам мнится, что мы в состоянии захватить в объятья все мироздание и, превратив мир во прах внезапным столкновением оставаться самим изумленными и одинокими посреди хаоса развалин и разрушения.

Иной раз, поднявшись к высотам небесным, в экстазе собственных мышлений мы, кажется, уже летим через пространство небытия и, доходя до граней мира, наслаждаемся гармонией трепетно идущих мимо нас светил, влачащих за собой фалангу планет. В другое время, не отделяясь от земного своего обиталища, мы переносимся воображением во времена грядущие, изображая себе новые утопии из мира цивилизации и научного прогресса. Фантазия рисует перед нашими глазами снежные вершины Чимборас, и мы видим, как человечество грядущих поколений просверливает грозную твердыню, обращая ее в жерло, пустое от верху ее до самого основания. Гигантские машины обнимают горную громаду железной проволокой в миллионы километров длины, а жерло между тем наполняется несметной массой молниеносных препаратов. Готово страшное орудие. Готов и снаряд для извержения: это – гигантских размеров бомба, в глубине которой схоронено сказание о судьбах всей жизни человечества на Земле; около ядра обвита платиновая проволока длиной во все протяжение пространства, отделяющая Землю от Солнца. Все живое и разумное покинуло заранее южно американский материк, а великие пиротехники, обратившие в огнестрельное орудие громаду Чимборас, уплывают далеко в море, увозя на палубе своего корабля конец электрической нити, сообщающейся с основанием горы. Блеснула искра, раздался ужасный взрыв. Взорванные Анды распались в прах, и обезумело от ужаса человечество, на всей поверхности земного шара! Сотрясение разрушило башни Пекина и разломило вечную кору лапландских льдов. Но между тем бомба долетела до поверхности Солнца, и металлическая нить, перелетев пространство, открыла Земле общение с тем громадным светилом, которому она служит спутником. Обитатели Солнца разломили таинственное ядро; после многих и долгих изучений они доходят до смысла письмен, в нем заключенных. Затем они просверливают одну из солнечных гор и, в свою очередь, метнув к нам бомбу, сообщают нам сказание о себе и о своих судьбах. И вот две нити оказываются проведенными между Солнцем и Землей, и электрический телеграф свободно ведет переговоры двух миров. Сеть телеграфных нитей не перестает размножаться, жители остальных планет обмениваются известиями, и все мироздание начинает жить одной, общей для всех, жизнью…