Читать книгу - "Межпоколенческая коммуникация - Артемий Романов"

Несвоевременное исполнение социальных и иных ролей, вне общественно принятого возраста, часто осуждается, что хорошо проявляется в фольклорных нарративах: Какая она уж невеста! Из годов вышла. «Невозможность выйти замуж мотивируется завершением определенной возрастной фазы... несвоевременная реализация социальной роли влечет как бы выпадение человека из строго регламентированного течения традиционной жизни» (Устюжинова 2001, 2).

Современные представления о пожилом возрасте тесно ассоциируются с достижением пенсионного возраста и, часто не совпадающего с ним, выхода на пенсию. Определение старости стремительно изменялось в последнее столетие. Старость стали связывать не только и не столько с прожитыми годами, сколько с факторами здоровья, социального и финансового благополучия. Рост средней продолжительности жизни, новейшие достижения в медицине и социальном обеспечении в XX в. предопределили то, что во многих развитых странах хронологические определения старости уже не совпадали с тем, что понималось под старостью веком раньше. С ростом продолжительности пожилого периода в жизни людей стали появляться и новые термины (например, ср. в английском языке: the young old; the old old; the oldest old — молодые старые, старые старые, старейшие).

В прошлые века изменяющиеся представления о старости систематически не изучались, хотя существуют любопытные материалы, проливающие свет на эту проблему. Так, этнографические материалы XIX-XX вв. дают возможность судить о крестьянских представлениях о старости в России. Устойчивой возрастной границы наступления старости крестьянская традиция не выделяла, хотя, как правило, стариками и старухами считали людей, достигших пятидесятилетнего возраста (Панченко 2005). По мнению А. А. Панченко, для русских крестьян маркером наступления старости зачастую была утрата человеком репродуктивных способностей и полноценности — как в физиологическом, так и в социально-экономическом отношении. Среди очевидных атрибутов старости в российской деревне была и стариковская одежда. «Старики редко имели штаны (ходили в подштанниках), старухи вместо рубах и сарафанов носили глухую одежду типа сарафана без лямок или передники с рукавами... В целом стариковская одежда приближалась к детской по целому ряду признаков: практическое отсутствие половых различий, запрет на новое платье даже в праздники, отсутствие каких бы то ни было украшений, необязательность штанов (для мужчин) и даже перепоясывания и т. д.» (Бернштам 1988, 69).

Обозначения временных единиц в русском фольклоре (Устюжанинова, 2001) также помогают в анализе традиционного понимания старости в русской деревне. Старость часто описывается с использованием лексических единиц: год, лето, век. Выйти из годов, из лет выйти, с лет вышедши, из лет вон — эти выражения семантически близки и означают «состариться, достигнуть конца жизни». «Весь жизненный срок целиком, вся жизнь» описывается словом век, которое проявляется в указанном значении в таких выражениях, как свой век, во весь век, на веку, при веку, и в производном слове вековщина — «срок жизни». Старость, конец жизни описывается выражениями: лета дойдут, года уходят, вековщина кончается.

В фольклорных записях хорошо просматриваются такие характеристики старости как частичная исключенность из общества, постепенное лишение социальных продуктивных ролей, наступающая недееспособность (Устюжанинова, 2001, 3): Я долго в колхозе-то робила, а теперь уж вышла из годов, дак сижу вот дома; Я все на ферме была, дояркой, а года вышли — мне пенсию назначили, не стал больше робит; Рад бы еще побурлачитъ, да, брат, веки изнемогают; Скоро и вековщина кончится, раз не встаю; Сижу дома год годский. Никуда не хожу: остарела. Автор исследования подчеркивает, что «физическая активность стариков, напротив, воспринимается как нечто необычное, выходящее за рамки возрастного стереотипа»: Ирина ходова старуха, веку-то много, а еще ходова и за коровами ходит. (Там же, 3). Преодоление жизненной границы в фольклорных нарративах часто оценивается негативно, как покушение на чужое, на чужую долю. В конструкциях нередко используется глагол заесть — «присваивать, захватывать» с негативными коннотациями: Он чужой век заедает; Аль нерожен, не крещен, аль я чужой век заел (Там же, 4).

В последние сто лет возраст выхода на пенсию стал во многих странах стал новой вехой обозначения начала старости. В СССР пенсионный возраст (55 лет для женщин и 60 лет для мужчин) был установлен в 1932 г. на основе обследований рабочих, выходящих на пенсию по инвалидности, и с тех пор не повышался, хотя характер и условия труда заметно изменились (Синявская 2002). Если в советский период выход на пенсию в 55 лет для женщин и в 60 лет для мужчин казался нормой, то сейчас в России все чаще ведутся дискуссии о необходимости поднять пенсионный возраст до 65 лет или выше, как это уже сделано в США, Канаде и некоторых других западных странах. Так в Великобритании после поднятия пенсионного возраста для женщин с 60 до 65 лет ведется активная дискуссия о дальнейшем увеличении пенсионного возраста до 67 лет к 2030 г. и до 68 лет к 2050 г. (Pensions Commission Report).

За последние 15 лет в постсоветской России все общество прошло через сложнейший период трансформации, однако реформы, как известно, по-разному были восприняты и по-разному отразились на разных поколениях людей и на их взаимодействии и коммуникации друг с другом. Как отмечают социологи, в период общественных реформ «можно наблюдать сложные взаимодействия между различными когортами, их конкурентную борьбу за социальные преимущества в период трансформаций, формирование и постепенное распространение на другие возрастные группы новых моментов в системе ценностей в молодых когортах» (Беляева, 2004, 32).

Возраст стал существенным дифференцирующим фактором в российском обществе, причем зависимость материального положения и возраста людей стала обратной. Молодое поколение в современной России оказывает доминирующее влияние на изменение ценностей других поколений, поскольку оказалось в лидирующем положении в борьбе за социальные преимущества. В советский период образование, возраст, опыт, стаж и социальные связи во многом определяли уровень материального благополучия. Старшее и среднее поколение находились в более выгодной экономической ситуации; пожилые материально помогали молодым, иногда даже находясь на пенсии. В советский период старшие поколения «являлись тем центром, вокруг которого концентрировались экономические интересы, они несли основную трудовую нагрузку, обеспечивали стабильность ценностной системы общества» (Там же, 33). Внезапный переход к рыночным отношениям дал неоспоримые преимущества молодому поколению, молодежь явно вырвалась вперед, а люди среднего и пожилого возраста демонстрировали совсем иные темпы адаптации к новым экономическим реалиям и скорость освоения новых социальных практик.

Требования рыночной экономики лучше усваивались молодыми людьми, которые стремились получить нужное образование и востребованную специальность; готовы были переучиваться и, если надо, менять место работы; готовы были проявить инициативу и взять на себя риск, связанный с предпринимательской деятельностью. Признается, что через 15 лет после начала реформ раздел между поколением россиян, хорошо приспособившихся к рынку и тех, кто испытывает проблемы с адаптацией, проходит по возрасту в 45 лет (Беляева 2005) и, естественно, с каждым годом продолжает сдвигаться в сторону увеличения. Люди старше 45 лет в массе не удовлетворены своим положением в результате реформ, чувствуют себя ущемленными, многие высказываются за возвращение к плановой социалистической экономике. С другой стороны, чем моложе российские респонденты, тем чаще они оптимистично оценивают свое материальное положение.