Читать книгу - "А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею - Роланд Паульсен"

предполагает Фуко. Скорее всего, Исаак вряд ли обеспокоился бы насчет своей бессознательной зоофилии, если бы немецкий психиатр Рихард фон Крафт-Эбинг не ввел в 1886 году этот термин в обиход, опубликовав авторитетный труд «Половая психопатия». Точно так же Бретешер затруднилась бы с проведением самодопросов, если бы не другой диагноз Крафт-Эбинга – эротическая педофилия[369].

Тот факт, что педофилия кажется более распространенной темой навязчивых мыслей, чем, например, зоофилия, – у нее даже есть собственное сокращенное название, P-OCD, pedophilia-themed OCD[370] – частично объясняется тем, что педофилия представляет собой исключительно тяжкое преступление. К тому же она занимает уникальное место в культуре. Педофилия как символ чистого зла с 1980-х годов становится все более популярной темой как в литературе, так и в кино. Сексуальное насилие над детьми обрело ценность и для СМИ, и чем больше жестоких и извращенных подробностей (сети педофилов, сатанистские ритуалы, знаменитости), тем чаще сообщают о случаях педофилии. Фигура педофила десятилетиями культивировалась как образ угрозы, которая может таиться везде. Парадоксальным результатом этого процесса стало то, что социолог Фрэнк Фуреди описал как нормализацию педофилии[371].

Когда ученые в рамках одного исследования предложили участникам интерпретировать фотографию мужчины, обнимающего ребенка, большинство респондентов увидели в мужчине педофила, а не любящего отца. По словам Фуреди, предупреждения и правила, призванные противодействовать педофилии, приводят к тому, что педофилия становится чем-то обыденным. Сейчас широко обсуждаются появившиеся изначально в британских детских садах, школах и юношеских спортплощадках no touch правила, которые запрещают учителям прикасаться к детям. Обнять ребенка, чтобы утешить его, или исправить движение на уроке физкультуры из-за этих правил не так-то просто. Стали возникать абсурдные ситуации вроде той, когда британских учителей попросили во время жары смазывать детям лица солнцезащитным кремом, однако профсоюз рекомендовал этого не делать, поскольку такие действия могут показаться подозрительными[372].

Исследователи, пытавшиеся выяснить, как учителя справляются с этим кризисом доверия, пишут: «…по словам многих респондентов, они боялись, что на них будут смотреть как на людей, задумавших преступление на сексуальной почве; они вели себя так, будто не доверяли друг другу… они не верили, что другие (взрослые и дети) воспримут их действия как безобидные и уместные»[373].

По словам Фуреди, «взрослые вынуждены вести себя так, будто они не заслуживают доверия». Самое низкое, самое дикое – «немыслимое» – странным образом присутствует и в наших представлениях о других людях, и в наших представлениях о том, как другие представляют нас. Вместо презумпции невиновности отправной точкой стало «виновен, пока не будет доказано обратное». Если добавить к этому фрейдистскую подозрительность по отношению к себе, то навязчивые мысли Бретешер сразу перестают казаться чем-то экзотическим[374].

Третья территория риска: агрессия

Сознательное «я» способно вытеснять сексуальность; нам это известно по истории доктора Джекила и мистера Хайда, а также из мудрых пословиц вроде «В тихом омуте…». А еще нам известно, что агрессию тоже можно отправить в архивы бессознательного. При этом агрессия способна превратиться во что-то извращенное, чудовищное. Бывали случаи, когда люди совершали убийство во сне.

Мария из тех, кому есть что рассказать об агрессии. Я смотрю на ее красные, потрескавшиеся руки. Она часто моет их, и желательно в горячей воде.

– У меня были периоды, когда я обливала кипятком все тело. Думала, что это как мыть посуду: чем горячее вода, тем чище. Одно время я роняла вещи, они как будто просто выпадали у меня из рук и летели на пол. Мне кажется, это что-то нервное – такое купание в кипятке.

Мария не столько боится заразиться ВИЧ, СПИДом или гепатитом сама, сколько опасается передать эти болезни своим друзьям и близким. Она вообще боится причинить вред другим. Никакой риск нельзя списывать со счетов. Одно время Мария присматривала за женщиной с ограниченными возможностями, это было ее последнее рабочее место. Опасным ситуациям не было конца. Одно а вдруг громоздилось на другое.

А вдруг я нарушу обязанность соблюдать конфиденциальность и что-нибудь о ней расскажу?

А вдруг я забуду дать ей лекарство?

А вдруг я случайно задушу ее, когда буду перекладывать ее в постель?

А вдруг я забуду поднять перила кровати, она упадет и сломает позвоночник?

А вдруг я забуду пристегнуть ее к инвалидному креслу, она соскользнет и ударится затылком так, что череп треснет?

А вдруг я пролью что-нибудь ядовитое ей в бутылку с водой?

А вдруг я во время купания прикоснусь к ней неподобающим образом?

А вдруг она проглотит шампунь и отравится?

Эти мысли заставили Марию задуматься, не психопатка ли она в глубине души.

Однажды, когда Мария купала свою подопечную в душе, на лицо женщине попало мыло, женщина облизала губы и проглотила немного пены. Сердце у Марии тут же застучало, как молоток, и она потеряла сознание.

Очнулась Мария на полу ванной. Над ней, все еще на каталке для купания, лежала ее подопечная, хрупкая и беспомощная. И первым делом Марии пришло в голову «А вдруг я пыталась убить ее, пока была без сознания?»

После этот инцидента ее страхи усилились.

– Я боюсь всех состояний, когда отключается сознание. И психоза тоже. Мне кажется, самое страшное – это перестать быть собой.

Сейчас проблема Марии – общение с племянниками. Перед каждой встречей ей приходится соотносить вину, которую она будет испытывать, если вдруг убьет их, с желанием побыть рядом с ними.

– Я могу случайно задушить их подушкой, могу ни с того ни с сего взять нож и зарезать их. И все – в бессознательном состоянии.

– Вы рассказывали сестре или брату об этих мыслях? – спрашиваю я.

– Ну, я никогда не говорила «слушай, я боюсь убить твоего ребенка». Я на такое не решусь.

Дети ничего не замечают, но Марии горько думать, что обсессия просочилась даже в ее отношения с племянниками.

– Я хожу к терапевту с четырнадцати лет, и все без толку.

– Разве терапия не помогла вам осознать, что мысли сами по себе не опасны?

– Помогла, но я же тревожусь о том, что может случиться. Любые мои мысли могут обернуться реальностью.

Мария понимает, что ее тревожные фантазии вряд ли воплотятся в жизнь, но того, что это может произойти, ей достаточно. Вдруг она в бессознательном состоянии собьет кого-нибудь, а потом забудет об этом.

– Однажды в местных новостях передали, что возле супермаркета кто-то попал под машину. И я подумала, что за рулем этой машины была я. Наверняка так оно и было. Чтобы такой случай попал в новости,