Читать книгу - "Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос"

Стало ясно, что терпение государства иссякло. Чэня еще не обвинили в совершении преступления, но уже поместили под домашний арест и лишили телефонной связи. Через пару месяцев случился сбой в энергоснабжении (обычное дело в сельских районах, которые быстро развивались), и это, к удивлению Чэня, повредило “глушилку” на телефонной линии. Чэнь смог позвонить адвокатам в Пекин, которые позвонили мне, и я набрал его номер. Он посмеялся над обстоятельствами, но потом замолчал, будто пытаясь настроиться на серьезный тон, подобающий моменту. “Я хочу заявить миру, – торжественно произнес он, – что местное правительство не следует собственным законам”. Он был озадачен тем, что его попытки известить власти о злоупотреблениях привели к аресту. Я спросил Чэня, какой вопрос занимает его больше всего. Он ответил: “Мне интересно, центральное правительство не хочет это пресечь или не имеет такой возможности?”

В марте, спустя почти полгода после ареста Чэня, его брат и односельчане потребовали от милиции объяснений. Чэня обвинили в “уничтожении собственности” и “организации помех движению транспорта с помощью толпы”, что поддерживающим его людям казалось маловероятным ввиду физического состояния обвиняемого. Накануне заседания его защитника задержали, и интересы Чэня в суде представляли назначенные государством адвокаты. Они не вызвали ни одного свидетеля. Чэня признали виновным и приговорили к четырем годам и трем месяцам тюрьмы.

Во времена императоров самым надежным способом привлечь внимание властей – оспорить решение суда, указать на злоупотребление властью – было ударить в барабан, установленный у ворот суда. Если это ни к чему не приводило, люди бросались на дорогу перед чиновничьими паланкинами. Те, кто преуспели в передаче челобитной, назывались юаньминь, “люди с жалобами”, и получали право добиваться рассмотрения своих претензий этап за этапом, до самой столицы.

Компартия отчасти сохранила старую систему. Было учреждено Управление по работе с письмами и обращениями, чтобы направлять “людей с жалобами” в нужные инстанции. К XXI веку Управление превратилось в архаизм. Поток его посетителей ослабел, а деятельность стала загадкой. Исследование показало, что Управление находит решение примерно в о,2 % случаев. Претензии редко получали надлежащее рассмотрение в суде. Поэтому, когда “люди с жалобами” проигрывали дело или не получали ни слова об их движении, некоторые из них бросались на поиски справедливости, иногда очень долгие.

Сейчас “людей с жалобами” называют “заявителями”. Они неожиданно часто приходили ко мне, надеясь, что вмешательство иностранного журналиста может принудить правительство заняться их делом. Когда они представали передо мной, меньшее, что я мог сделать – выслушать их, но помочь обычно был не в состоянии. Бумажная одиссея заставляет тысячи людей заживо гнить в “деревнях заявителей” – трущобах на окраине Пекина – между горами документов. Иногда я не понимал, потерялись ли они в лабиринте своих проблем потому, что изначально не были здоровы, или же сошли с ума от хлопот.

Когда появился интернет, “люди с жалобами” одними из первых воспользовались им. В сентябре 2002 года массовое пищевое отравление в Нанкине привело к гибели более сорока человек. В официальных вечерних новостях о трагедии не прозвучало ни слова. Вместо этого показали репортажи о том, что рабочие “выражают глубокую благодарность за сочувствие” партийным лидерам, и об открытии местного фестиваля. Люди изливали свое недовольство в интернете. “Обычные китайцы уже не люди?” – негодовал один. Другой написал: “Заткнуть людям рот труднее, чем перекрыть русло реки”.

“Люди с жалобами” воспользовались новой технологией, чтобы находить друг друга. Когда двадцатипятилетнего Чжан Сяньчжу уволили со службы из-за заболевания гепатитом, он нашел в Сети других людей с той же проблемой, и вместе они заставили государство прекратить дискриминацию. Вскоре начались кампании за расширение прав геев и лесбиянок, религиозных меньшинств и диабетиков. Стремление к организации становилось все сильнее.

В 2007 году в городе Сямынь, где планировалась постройка химического завода, распространилась эсэмэс-ка: “Производство ядовитых химикатов будет напоминать сброшенную на город атомную бомбу… Ради наших внуков, действуйте! Присоединяйтесь к маршу десяти тысяч в 8 утра 1 июня. Разошлите это сообщение друзьям в Сямыне”. Вместо беспорядочной манифестации организаторы призывали к шествию, которое не спровоцирует милицию. Тысячи мужчин и женщин – горожане из “новой среднезажиточной страты”, некоторые с детьми – спокойно прошли по городу в знак протеста. Местное правительство было захвачено врасплох: была ли это попытка сохранить общественный порядок или нарушить его? Это определенно не было беспорядками, но и законным это тоже не было. Спустя несколько дней местное правительство согласилось отложить план строительства фабрики – до ‘‘переоценки ситуации”.

Протесты нового типа, организованные и умеренные, поставили власти в тупик. Джером Коэн, специалист по Китаю с юридического факультета Нью-Йоркского университета, задался вопросом: “Желают ли они [власти] учреждения такой правовой системы, которая может справляться с проблемами, помогать снижать напряжение и удовлетворять запросы, или же это уловка, которая может вывести людей на улицы, подвигнуть их к протесту, привести к утрате стабильности и гармонии?” Коэн считал деятельность Чэнь Гуанчэна проверкой умения авторитарной системы приспособиться к растущим амбициям общества. Чэнь однажды спросил Коэна: “Чего они от меня хотят? Чтобы я протестовал на улице? Я-то хочу обратиться в суд”. В этом смысле, как сказал Коэн, Чэнь не был “диссидентом, хотя его могут сделать таковым”.

Коэн знал Чэня с 2003 года. Сотрудники Программы профессионального международного обмена Государственного департамента пригласили Чэня в США. Когда из Госдепартамента позвонили Коэну и спросили, найдется ли у того время для встречи с китайским юристом, профессор поинтересовался:

– А где он обучался юриспруденции?

– Он не обучался, – ответил звонивший.

– Тогда зачем мне с ним встречаться? – спросил Коэн.

– Этот парень – особенный. Я думаю, вы захотите его увидеть.

Они встретились. Коэн вспоминал: “Через полчаса мне стало ясно, что я имею дело с необыкновенным человеком”.

Эта встреча положила начало необычному альянсу Семидесятитрехлетний Коэн, высокий, лысый, с седыми усами и пристрастием к галстуку-бабочке, служил секретарем при двух членах Верховного суда США, а после стал первым практикующим в КНР западным юристом. Он считался дуайеном западных специалистов по китайскому праву Когда Коэн встретился с Чэнем во второй раз, в Пекине, он купил для него охапку книг по юриспруденции. Чэнь сказал: “Вы не поймете, с чем я борюсь и чего пытаюсь достичь, пока не приедете в Дуншигу”.

Коэн и его жена Джоан (историк искусства, кстати подружившаяся в Нью-Йорке с Ай Вэйвэем) отправились из Нью-Йорка в Дуншигу. Даже после десятилетий работы в Китае их ошеломила глубина бедности. Коэн встретился с клиентами Чэня. “Это было самое печальное зрелище, которое я когда-либо видел, – вспоминал Коэн. – Хромые, избитые, карлики… и такие, которым отказали в лицензии на открытие магазина, потому что они не дали взятку, и пострадавшие от несправедливого налогообложения или от рук милиции”. Коэн увидел книги, которые он купил для Чэня. У страниц были загнуты уголки: “Жена и старший брат читали ему вслух”.