Читать книгу - "Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца"

Когда воровство совершается с одной корыстной целью то похитителю, вынесшему всю тяжесть борьбы с чувством долга и с другими, более или менее многочисленными ощущениями, сама победа зла над добром уже не доставляет ни малейшего самоудовлетворения. В этом случае неприятное ощущение насилия, произведенного над собственными благородными чувствами, не только уравновешивает, но даже превосходит самое удовольствие незаконного завладевают и порождает в похитителе равнодушие или сожаление. Только у вора, прошедшего длинный путь порока, навык к преступлению почти заглушает внутренний голос добра и он достигает возможности наслаждаться похищением чужой собственности, чудовищно извращая, таким образом, основное понятие права, вошедшее в кодекс даже самых нецивилизованных народов.

Но в некоторых редких исключениях, вор начинает даже с первых шагов своей деятельности испытывать наслаждение. В этом случае он действует под влиянием патологической потребности, которая явилась последствием примитивного болезненного чувства, в нем зародившегося и требующего для себя простора и жизни. Под влиянием этой ненормальности своей нравственной природы человек еще с первых дней детства начинает таскать игрушки своих братьев, книги товарищей и т. д. Застигнутый на месте преступления, такой субъект испытывает страх, но не раскаивается и, сделавшись ловчее, с большей осторожностью предается своей мании. Но так как и вор по инстинкту должен постоянно бороться с чувством добра, существующим в каждом человеке, хотя бы даже в зачатке, то он начинает обыкновенно с кражи предметов самой ничтожной стоимости, чтобы по возможности довести до минимума угрызения своей совести. Позднее он становится менее разборчивым в способах удовлетворения своей преступной страсти и таскает съестные припасы, книги, различную утварь, предметы роскоши; словом, ворует с большим удовольствием все, что только попадется под руку. Пройдя, таким образом, школу воровства, он невольно останавливается перед кражей денег как единственного предмета, к которому его чувство собственности еще сохранило какое-то инстинктивное уважение. Может показаться, что право собственности более священно по отношению к самой мелкой монете, чем к драгоценнейшему предмету, так как для перехода от вещей к деньгам от новичка-вора требуется много опытности и смелости в борьбе с угрызениями своей совести, которая становится в этом случае гораздо более несговорчивой, чем при первых опытах его профессии. До какой степени этот переход затруднителен, можно судить уже по одному тому, что многие люди, родившиеся с настоящим воровским инстинктом, не могут просто утащить чужую копейку, но спокойно крадут предметы всех остальных категорий. К сожалению, однако, эта преграда ненадолго задерживает большинство из людей, предавшихся последнему пороку, и, раз перешагнув через нее, они обыкновенно неудержимо стремятся по избранному пути и погибают благодаря близорукости судов и своей гениальности в изобретении замочных отмычек.

Элементарное наслаждение, доставляемое каждым воровством, совершенным под влиянием инстинкта, заключается в противозаконном удовлетворении стремления к стяжанию и стремления к захвату с помощью ловкости предмета запертого и охраняемого. Собственно же главнейшая часть удовольствия, испытываемого вором, состоит в злорадном наслаждении успехом, достигнутым в низком деле, и в том, чтобы провести врага, бдительно охраняющего свое добро. Поэтому наслаждение это тем сильнее, чем труднее была кража и чем выдержаннее и скрытее был маневр, пущенный в ход любителями чужой собственности. Вор-артист доволен только тогда, когда ему удастся среди белого дня на глазах толпы с ловкостью фокусника незаметно вытащить какой-либо предмет из кармана соседа и, совершив свой подвиг, самодовольно взглянуть вслед спокойно удаляющейся жертвы, ни мало не подозревающей о нарушении ее прав собственности.

Простая форма наслаждения, пример которой мы только что привели, может служить прототипом для более сложных форм, испытываемых вором под влиянием чувства самолюбия, любви к борьбе или жажды крови.

Теоретическая мания к воровству может, как всем известно, совмещаться с самыми благородными чувствами до тех пор, пока она не перешла на практическую почву. Я знаю одного юного медика, который с большим удовольствием таскает из карманов своих друзей носовые платки, записные книжки и т. д. и от всей души хохочет, когда, насладившись вдоволь недоумением своих жертв, он возвращает похищенные у них предметы. Эта мания, конечно, не мешает ему быть одним из прекраснейших людей, которых я когда-либо знал.

Страсть к воровству, к счастью, представляет спорадическую болезнь, не имеющую в себе ничего заразительного; недуг этот появляется то там, то здесь среди обоих полов во всех странах света, не следуя в этом отношении никаким законам и правилам. Цивилизация, так или иначе, может влиять на число воров по профессии, но статистика дилетантов этого искусства всегда останется вполне независимой от нее. Эти враги собственности – «художники» – появляются среди нас как гении и, развиваясь самобытно, иногда достигают в своем искусстве весьма опасной степени совершенства.

Когда присутствие посторонних его не стесняет, вор часто смеется, от души вспоминая свои подвиги, ухмыляется и самодовольно потирает руки; впрочем, физиономия такого субъекта почти всегда сохраняет при этом известный отпечаток злорадства, доказывающий болезненность самой мании. Часто карманник передразнивает и насмехается над обокраденной им жертвой, стараясь представить себе в забавном свете свою проделку, которая, оскорбляя добрые чувства человека, должна бы заставить страдать неразвращенного субъекта.

Глава XV. Привязанность к вещам

Привязанность к вещам есть чувство первого лица, по своему характеру родственное и сближающее его с чувством «ты». Поэтому подобная привязанность представляет собой как бы естественную ступень, ведущую от эгоизма к расположению и сочувствию. Мы одни лишь действуем в этом чувстве активно, становясь неравнодушными к изображению, служащему отсветом нашей собственной жизни.

Наша любовь к неодушевленным предметам всегда порождается их моральным значением. Предмет в высшей степени интересный по своим физическим свойствам, может поражать наши чувства, но мы не полюбим его до тех пор, пока он не возбудит в нас симпатию. Мы можем испытывать большое удовольствие, осматривая богатейшие коллекции чужих или своих собственных музеев, не чувствуя при этом однако никакой привязанности к картинам и минералам, которыми мы любовались с таким наслаждением. В этом случае мы или испытываем только желание сделаться собственниками какой-нибудь вещи, или уже наслаждаемся ее обладанием; и в том, и в другом случае мы расположены к привязанности, но еще не любим предмет, и удовольствие, нами испытываемое, порождается лишь чувством собственности.

Наслаждения, проистекающие из этого чувства и из привязанности к вещам, весьма схожи, но далеко не тожественны, в чем мы легко можем убедиться, сделав даже поверхностное наблюдение над своими собственными ощущениями. Достаточно, например, сравнить удовольствие, которое испытываем мы, любуясь только что подаренным золотом, с удовольствием иметь перед глазами мелкую монету, принадлежащую дорогому для нас существу. В первом случае степень удовольствия измеряется одной ценностью монеты, во втором же предмет имеет исключительно моральное значение, и жалкая копейка становится сокровищем, когда она способна вызвать в нашем сердце образ любимого лица.