Читать книгу - "Динамика характера. Саморегуляция при психопатологии - Дэвид Шапиро"

Например, в обзоре Дэвида Рида Джонсона (David Read Johnson) восьми клинических случаев психотерапевтического лечения больных кататонической шизофренией — все, что ему удалось найти, — у каждого из больных наблюдались черты одержимости или симптомы навязчивости. Особенно часто отмечалось наличие одержимого перфекционизма (Johnson, 1984). Так, пациент Отто Уилла (Otto Will) «бранил себя за то, что не был достаточно совершенным» (р. 302); пациент Германа Нунберга стремился стать «самим совершенством, выполняя комплекс физических упражнений» (р. 300); Роберт Найт (Robert Knight) описывает больного кататонической шизофренией как «перфекциониста и одержимого» (р. 300). Кроме этих особенных черт есть и другие: по описанию Сильвано Ариети, его пациент «подавлен навязчивыми сомнениями, нерешительностью» (р. 301); а сам автор обзора Джонсон находит своего пациента «совершенно скованным при необходимости принимать решение» (р. 304).

Но интересно не только само наличие этих симптомов у больных кататонической шизофренией. Сам по себе этот факт можно интерпретировать по-разному, быть может, только как остаточные формы навязчиво-одержимых защит, утративших свою силу и функцию и, следовательно, совершенно обособленных от развившегося кататонического состояния. Действительно, связь, которая раскрывается в рассказах бывших больных кататонической шизофренией, оказывается гораздо более существенной. Фактически ощущение так называемого кататонического ступора, что очень важно, оказывается прямым продолжением и усилением некоторых видов навязчивой одержимости.

Оказывается, кататоническая скованность в особенности отражает радикальное усиление одержимой неуверенности, нерешительности и предусмотрительной озабоченности. Природу этого радикального усиления можно определить более точно; она заключается в педантичности, которая по степени ригидности намного превосходит педантичность, характерную для невротичной одержимости. Именно об этой ригидной педантичности, которая выражается в перфекционизме, шла речь выше. При кататонической скованности ни одно действие — то есть ни одно намеренное действие — не может остаться непроверенным.

Рассмотрим, например, описание, сделанное Сильвано Ариети, пациента, находящегося непосредственно «в процессе развития приступа кататонической шизофрении» (Arieti, 1974, р. 318): «Он все больше и больше осознавал, что ему становится трудно действовать. Он не знал, что делать… куда смотреть, куда повернуться. Любое движение, которое он хотел сделать, казалось ему неразрешимой проблемой, так как он не знал, следует ли ему его делать или нет… Казалось, его подавлял страх сделать что-то не так. Поэтому он предпочитал оставаться неподвижным».

Ариети очень ясно обобщает свои наблюдения: «Пациент, у которого развивалась кататония, вообще является человеком, испытывающим крайнюю тревогу, в особенности тревогу, связанную с совершением какого-то действия… Затем тревога обобщается и переносится на каждое движение, управляемое его волей [т. е. на каждое волевое движение]» (р. 155).

У пациента Эндриса Энжиля, страдающего кататонической шизофренией, такая тревога выражается в более специфичной форме: «Малейшее движение, которое он делал, приобретало почти космический смысл. У него было чувство: стоит ему лишь поднять палец или сделать шаг, это обязательно приведет к непредвиденным важным последствиям… поэтому ему следовало часами неподвижно стоять на одном месте… Иногда… он „украдкой“ чесал шею, но при этом чувствовал себя очень виноватым, словно сделал что-то плохое» (Angyal, 1950, р. 155).

У одной такой же пациентки, пятнадцатилетней девочки, проявлялась очень похожая установка, в данном случае — в связи с более специфическим беспокойством. Она приходила в ужас, оттого что причиняет вред мухам на полу (которые были плодом ее галлюцинаций) и не позволяла ни себе, ни кому-то другому двигаться по комнате: «…она стояла в центре комнаты, пристально глядя на пол, стараясь не сдвинуться с места. Ее рот был наполнен слюной, которую она не позволяла себе ни выплюнуть, ни проглотить…» (Tahka, 1993, р. 290–291).

Можно легко заметить, что в педантичной предосторожности эти пациенты мало отличаются от других людей, страдающих одержимостью, за исключением, конечно, аномальной преувеличенности и нереальности их беспокойства. Но даже это отличие нельзя назвать резким. Ибо педантичность невротически одержимо-предосторожной тревоги и беспокойства также создает нереалистичные преувеличения. Как мы уже видели, одержимые люди под воздействием тревожной озабоченности самоконтролем часто создают себе тревожные представления о своих «импульсах». Если бы они ослабили самоконтроль, то, по их словам, они могли бы изнасиловать ребенка, броситься на машине с моста, вступать в половую связь с кем попало, сложить с себя всякую ответственность или сделать что-то еще хуже. Эти фантомы появляются не вследствие обычных суждений, а вследствие предвзятого неустанного поиска опасных и неприемлемых мыслей. Чем более точным и педантичным оказывается такой поиск, тем более крайней будет предвзятость человека и тем более ужасными становятся его «открытия».

Динамика одержимой личности также соотносится и с упоминавшимися ранее наблюдениями Ариети, что кататоническое тревожное подавление отдельного действия распространяется и обобщается на все волевые действия. Такое распространение и обобщение — не только следствие когнитивной склонности к обобщению. Одержимость тревогой тоже, как правило, обобщается, хотя и не в такой степени; это существенно с точки зрения невротической внутренней динамики. Именно ригидная педантичность, непреклонность, присущая одержимо-предосторожному беспокойству, как не совершить ошибку, стать виноватым или потерпеть неудачу, а также то, что это беспокойство ничем нельзя унять, ничто нельзя оставить без контроля, нельзя упустить ни одну, даже малейшую возможность неудачи, — все это ведет озабоченность одержимой личности от одной тревоги к следующей и ко все более и более отсроченной реализации возможностей стать виноватым.

Конечно, одержимые личности когда-то тоже испытывают общее подавление действия, нечто похожее на скованность или «паралич» (это общее место во всех личных сообщениях), которое в крайних случаях может действительно напоминать состояние кататонического ступора. Такая скованность иногда становится результатом особенно серьезных случаев одного из самых общих симптомов одержимости — нерешительности или, опять же, проявления ригидной педантичности, которая всегда находит недостатки или в худшем случае препятствует любой попытке действовать.

Один такой мужчина с явно выраженной одержимостью, будучи пациентом психиатрической клиники открытого типа, часто вставал на ближайшей к зданию развилке дорожек и, оставаясь неподвижным, долго смотрел на происходящее. Медицинский персонал, которому он встречался по пути, иногда действительно по ошибке принимал его за кататоника. Но он не был шизофреником; он лишь мучительно выбирал путь, которым ему «следует» идти, и никак не мог выбрать.

Мы рассмотрели сходство между одержимостью и кататонией, но вместе с тем должны рассмотреть кардинальные отличия этих состояний. Только что приведенный случай поможет нам по-разному описать различие между вызванным одержимостью серьезным подавлением волевого действия и подлинной кататонической скованностью. Конечно, мы можем сказать, что случай кататонической шизофрении — это просто крайняя степень нарушения.