Читать книгу - "Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - Жинетт Парис"

Исповедь незрелой личности

Я – шестидесятилетняя женщина, 30 лет занимаюсь адвокатской практикой. Много лет назад я потеряла интерес к работе. В начале моей карьеры я хотела отстаивать в суде права подростков и специализировалась на защите проблемных молодых людей. Эта мечта возникла у меня как следствие моего отказа взрослеть. Как ни иронично это прозвучит, но я не столько занималась проблемами моих несовершеннолетних клиентов, сколько обслуживала свой собственный невроз. Моя линия защиты всегда была одинакова и сводилась к одной идее: в сущности, преступник – чудесный ребенок, с которым плохо обращались родители/общество/ мир, следовательно, виновной стороной должна быть признана эта группа негодяев. Иногда этот метод работал, но не всегда, поскольку моя стратегия становилась все более предсказуемой. Хуже было то, что вера в невиновность обиженного подвела меня, когда дело дошло до воспитания моей дочери. Ее подростковый бунт должен был открыть мне глаза, но я не захотела увидеть нарушения в моей логике. Моя единственная дочь с рождения была окружена моей любовью и заботой. Я обращалась с ней так, будто она была совершенством. Когда в 13 лет она начала отталкивать меня, я была раздавлена. Я не могла понять, что она имела в виду, когда сказала, что я превратила ее в куклу. Уж разумеется, я никогда не настаивала на том, чтобы она носила платья с кружевами или что-то подобное. По отношению ко мне дочь стала держаться нагло и обвинила меня в том, что я прогнала ее отца. У нее вызывало негодование даже то, что я никогда не приводила в дом бойфрендов. Мои самоограничения она восприняла как доказательство того, что я ничего не знала о мужчинах и о любви. Она стала интриганкой, требовательной и испорченной. Более того, она ругала меня за терпимость к ее лжи и манипуляциям. Мы жили в аду, созданном нашими собственными руками. Сегодня ей 40, а мы только начинаем ценить друг друга.

На прошлой неделе она напомнила о событии, которое для нее стало поворотным. В 12 лет, незадолго до начала ее бунта, она настояла на встрече с отцом. Он был очень этому рад. До этого момента я отвергала его попытки участвовать в ее жизни и сама платила за все, лишь бы растить дочь без его вмешательства. Она хотела провести с ним лето, и они отправились в Испанию. Он был счастлив узнать, что он отец такой красивой и умной дочери. Они прекрасно провели время. Он фотограф и научил ее пользоваться фотоаппаратом и оптикой. Дочь вернулась со множеством фотографий, сделанных в поездке. В первый вечер после ее возвращения она хотела показать мне свои снимки и рассказать о своем необыкновенном путешествии. Я не помню этого момента, но кажется, я сказала, что уже слишком поздно и фотографии прекрасно могут подождать до следующего раза. Она почувствовала за моими словами иное послание – будто я сказала, что она обманула меня тем, что любит своего отца, что проведенное с ним время было предательством по отношению ко мне. Ее охватило сокрушительное чувство вины, и она так никогда и не показала мне те фотографии. А я, похоже, ни разу о них не спросила.

Сейчас ей 40, и она несколько лет ходила к психоаналитику. Она стала гораздо более осознанной личностью, и мы можем обо всем этом говорить. Когда она была подростком, ей не хватало ни слов, ни понимания, чтобы выразить то, что скрывалось за ее враждебностью. После путешествия в Испанию она чувствовала себя так, словно ей необходимо было сделать выбор: предпочесть мою любовь и отказаться от своей привязанности к отцу либо выбрать его любовь и отказаться от моей. Когда дочь начала бунтовать и отвергать мои чувства, моя самая большая ошибка состояла в том, что я решила, будто причиной ее подросткового гнева был ее отец, пытавшийся настроить ее против меня. Мое предубеждение ослепило меня. Я пыталась защитить дочь от ее отца, уверенная в том, что это он повредил моему безупречному ангелу. Я всячески старалась лишить ее общения с ним. Следующие двадцать лет мы с дочерью провели в психологическом хаосе. Она страдала в убеждении, что я навязываю ей неразрешимый конфликт: либо она останется моей куколкой, моей единственной любовью, либо выберет отца и утратит мою привязанность.

В этом была толика правды. Я хотела, чтобы дочь была только моей. Со дня ее рождения она и я были вдвоем против целого мира; между нами была нерушимая симбиотическая связь, куда не мог проникнуть ни один мужчина. Она была самой главной причиной моего существования. Теперь я понимаю, что в моей абсолютной преданности было очень мало любви. Это была моя собственная внутренняя реальность. Я была ребенком; была обиженным подростком, нуждающимся в защите от жестокого и равнодушного отца; это у меня был неразрешенный отцовский комплекс; это мне нужна была защита в суде; это мне была нужна симбиотическая любовь моей дочери, исключающая Отца, потому что у меня не было внутреннего образа Отца. Я дорого заплатила за свою незрелость – слезами одиночества и горя.