Читать книгу - "Желание убивать. Как мыслят и действуют самые жестокие люди - Энн Уолберт Бёрджесс"

— А он охотник? Если судмедэксперт пишет о «хирургической точности», то, может быть, это взять за главный отличительный признак? — продолжил тот же агент.

— Я бы вообще не стала с этим заморачиваться. Судмедэксперты на местах вообще очень любят это выражение, а в данном случае оно просто сбивает с толку. Вы же видели фото. Ничего хирургического там нет. Все делалось беспорядочно, впопыхах и, похоже, каким-то затупившимся режущим инструментом, — сказала я.

— Ну, а винтовка 22-го калибра у него была?

— Да, когда-то была. Но на момент расследования ее в доме не нашли.

— Похоже на дело рук отчима, — предположил другой агент. — Но меня смущает то, что убитых захоронили, а потом выкопали, чтобы зверски искромсать. Зачем бы это отчиму?

Прежде, чем я смогла ответить, вмешался первый агент:

— Возможно, чтобы избавиться от баллистических улик. Может быть, он наткнулся на падчерицу с женихом, повздорил с ними и убил в припадке ярости. Возможно, в тот момент он был пьян. Потом он понимает, что натворил, вспоминает про улики и начинает паниковать. Он возвращается на место, зачищает тела и выбрасывает туловища в реку. По-моему, такой сценарий не будет большой натяжкой.

Несколько агентов согласно закивали. Поднялась еще одна рука.

— А что насчет того мужчины на кукурузном поле, Линскотта? Его как-то разрабатывали дополнительно?

Я очень надеялась, что кто-нибудь вспомнит о Линскотте. Но я умышленно не стала направлять разговор в это русло.

— Да. Примерно через месяц после начала расследования два информатора сообщили сыщикам, что в день исчезновения пары Линскотт получил глубокий порез правой руки. Сыщики получили подтверждение этого в документации местной больницы. Но Линскотт объяснил, что порезал руку об оконное стекло, и работать по нему перестали.

— Я хочу вернуться к предположению об отчиме, — сказал агент, выступавший вторым. — Мне кажется, здесь присутствует элемент инсценировки. Я считаю, что если бы это было преступлением на сексуальной почве, то преступник сделал бы все сразу и не стал бы возвращаться к телам еще раз. Думаю, он сделал это, просто чтобы сбить следствие с толку. Попытался изобразить, будто орудовал какой-то маньяк. А на самом деле мотив тут может быть только один: гнев отчима на этих ребятишек.

Некоторое время я помолчала, ожидая, что выскажется еще кто-нибудь. Но этого не произошло. Похоже, моя аудитория пришла к консенсусу.

— Отлично, — сказала я, постаравшись не показать своего разочарования. — О том, что происходило в этом деле дальше, я расскажу вам на следующей лекции. Увидимся через неделю.

* * *

Курсанты Академии ФБР последовали той же логике, что и сыщики, изначально занимавшиеся этим делом. Они посчитали наиболее вероятным подозреваемым отчима, предположительно взбешенного предстоящим браком падчерицы. Но при этом никак не учитывались ни возможный сексуальный мотив преступления, ни постпреступный ритуал. Последнее, как я начинала понимать, было наиболее ярким выражением образа мыслей преступника.

В данном случае удалением мужских и женских гениталий убийца продемонстрировал не только свои сексуальные отношения с убитой, реальные или воображаемые, но также и неприятие половой связи, существовавшей между жертвами. Отчим уже давно прибегал к насилию, но оно никогда не было сексуализированным. Поэтому выглядело крайне маловероятным, чтобы в возрасте сорока девяти лет он внезапно изменил свой стиль поведения.

Вдобавок мне не давало покоя место захоронения. А ведь оно имело значение для убийцы, было частью ритуала. Подобно Кемперу, который захоронил голову жертвы в собственном дворе, чтобы разговаривать с ней по ночам, этому убийце было нужно поддерживать связь с убитыми еще некоторое время. В данном случае я видела два возможных основания для выбора места погребения. С одной стороны, оно должно было быть легкодоступным, чтобы в любой момент удовлетворить желание вновь предаться фантазиям на месте преступления. С другой — оно должно было обеспечить убийце возможность следить за ходом расследования. Так или иначе эти соображения отводили подозрения от Джонстона, поскольку он был плохо знаком с местностью, где обнаружили захоронение. Немалое значение имел уровень контроля, который потребовался, чтобы подчинить себе двоих молодых и энергичных людей. Особенно если учесть все физические составляющие: транспортировку тел на поле, их захоронение, отрезание конечностей и половых органов, перенос туловищ к реке. Все это требовало времени и усилий и говорило о том, что это преступление совершила группа лиц в возрасте не старше тридцати.

Наконец, все указывало на спонтанный характер преступления, и это тоже имело значение. Отчим жил бок о бок с Купер несколько лет и не нападал на нее. Исходя из природы их отношений, у него была масса возможностей спланировать и осуществить нападение, если бы он действительно хотел этого. Кроме того, непосредственно после обнаружения тел его допрашивали более восьми часов, на всем протяжении которых Джонстон неизменно отрицал какую-либо свою причастность. Спонтанные убийцы обычно бывают очень нервными и неуверенными в себе, чем можно воспользоваться в ходе допроса. Но сыщики ухватились за него, как за простое решение. Я же чувствовала, что пазл не сложился. Не хватало чего-то, что могло бы четко и однозначно указать на реального преступника.

* * *

Я следила за этим делом с тех пор, как 31 января 1984 года Джонстону предъявили обвинения в убийстве и спустя несколько месяцев приговорили к смертной казни. На мой взгляд, его осудили без достаточных оснований. Обвинительное заключение строилось на показаниях загипнотизированного свидетеля и на экспертном мнении антрополога о сходстве следов в кукурузном поле с оттисками каблуков сапог Джонстона.

Но только в августе 1986 года, через несколько месяцев после моих лекций об этом деле, я услышала от Ресслера новости, подтвердившие обоснованность моих сомнений.

— Привет, Энн, ты вот это видела? — В руках у Ресслера была газета Chicago Tribune. — Приговор Джонстону отменили. По всей видимости, решили, что показаниям загипнотизированного нельзя доверять и их вообще нельзя было учитывать.

— Дай взглянуть. — Я быстро пробежала глазами по заметке. — А как тебе вот это? Оказывается, обвинение еще и скрыло данные о другом подозреваемом — мяснике, который пылал страстью к этой девочке.

— Вот видишь! Интуиция тебя не подвела.

Я помолчала, обдумывая прочитанное.

— Но ведь мы делали его психологический портрет. И если следствие опиралось на него, значит, и мы приложили руку к таким результатам.

— Понимаю. Бывает, — сказал Ресслер.

— Неужели тебя это не напрягает? Ведь в итоге в тюрьме оказался невиновный человек. И он чудом избежал смертной казни.

— Наше дело было создать психологический портрет. Мы его создали, и сделали это наилучшим образом. А дальше от нас уже ничего не зависело. Если полицейские решили пойти самым простым путем,