Читать книгу - "Бить или не бить? - Игорь Кон"

Не исчезла и возрастная неоднородность:

«Главным неудобством в личном составе нашего класса являлось то, что между учениками была слишком большая разница в летах – тринадцатилетние мальчики с одной стороны, и двадцатилетние парни с другой. Из этого неравенства и естественного перевеса физических сил возникал особый вид школьного рабства.

Вечным пугалом бурсы и мотивом для всевозможных жестокостей являлась мысль об ябеднике. Этот ябедник разыскивался всеми путями и средствами, причем бурса проявляла иезуитскую изворотливость. Стоило инспектору наедине поговорить с каким-нибудь из учеников или оказать ему внимание не в пример другим, – и человек пропал. Бурса в этом случае действовала чисто по-иезуитски. Она сразу не набрасывалась на заподозренного, а только устраивала самый строгий надзор за ним и выдвигала самые удобные поводы для ябедничества… Как теперь вижу одного несчастного бурсака, который пришел к нам на квартиру, убитый, уничтоженный, близкий к помешательству. Это был скромный мальчик, которого инспектор отличил среди других, но это его погубило.

– Тебя били, Алферов? – спрашивал я под секретом, с глазу на глаз.

Он осмотрелся кругом и проговорил упавшим голосом:

– Меня уж давно бьют…

– Очень бьют?

– Нет, хуже, чем бьют.

Оказалось, что бурса применяла к нему всевозможные способы истязания. Расправа производилась обыкновенно по ночам. Находились отчаянные головы, которые по целым часам сторожили, когда жертва заснет. Мучения производились настойчиво, причем виновных не оказывалось. Бедный Алферов особенно не мог вспомнить без содрогания подушек. Дело в том, что, когда он засыпал, бурсаки накидывались на него всей оравой и принимались колотить подушками. Сам по себе один или несколько ударов подушкой – вещь совершенно невинная, но когда на несчастного сыпался целый град таких ударов, получались тяжелые последствия… Если бы он и пошел даже жаловаться, то никакой медицинский осмотр не нашел бы ни малейших признаков побоев».

Кантонисты

Не менее «телесно» воспитывали при Николае I в военно-сиротских школах так называемых кантонистов: солдатских детей, сыновей бедных жителей Финляндии и кочевавших там цыган, польских мятежников, шляхтичей, не доказавших свое дворянство, раскольников, беспризорных детей и малолетних, начиная с 12 лет, евреев-рекрутов. Их быт и нравы прекрасно описал испытавший все на собственной шкуре Виктор Никитич Никитин (1839–1908) в книге «Многострадальные. Очерки быта кантонистов» (1871):

«– Эй ты, Фокин, вперед.

Помертвевший мальчик вышел из шеренги.

– Ну, как теперь его драть? – громко спросил Живодеров. – Как бы так, чтоб и ловчей и больней было? Не выдумал ли ты какого-нибудь нового метода? – отнесся он к фельдфебелю.

– Ежели угодно, прикажите ему, ваше благородие, взяться, не раздеваясь, за носки руками. Эдакого манера они шибко трусят…

– А?.. А?.. Возьмись-ка, любезный, за носки, – заговорил Живодеров.

– Простите, ваше благородие, никогда больше не заметите! – взмолился Фокин.

– Не будешь – твое счастье, сечь не буду. Ну, а теперь нагнись-ка. Ефрейтор, валяй!

Фокин повиновался, но после первого же удара выпрямился. Живодеров повторил приказание:

– За носки.

Фокин, получив удар, страшно завыл и опять выпрямился.

– Счастливая мысль, благая мысль. А, та-та-та! Брюки долой! Разденься – и за носки!..

Фокин плакал, медлил.

– Исполнить! – крикнул Живодеров другим кантонистам. Фокина хлестнули распущенными прутьями, но на этот раз он уже не только выпрямился, а грохнулся навзничь об пол.

– По животу теперь его, по животу: встанет. А, та-та-та! Хорошо, хорошо! А, та-та-та! Напал, напал-таки наконец на мысль! – неистовствовал Живодеров. – Проба хороша, отличная проба. За носки, за носки и взад и вперед, взад и вперед, брюхо тоже не жалеть. За носки!..»

По указке священников маленьких еврейских мальчиков насильно, с помощью побоев, заставляли принимать православие. Столь же свирепо наказывали взрослых кантонистских учителей.

После выпуска вчерашние кантонисты, в свою очередь, старались тем же способом расплатиться с бывшим начальством. Подкараулив группой в безлюдном месте офицера или унтера, его подвергали беспощадной порке.

«Избиение начальственных особ носило между кантонистами название лупсовки. Лупсовка была простая, когда колотили зря, как попало, и законная. Законною лупсовкою называлось вот что: кто, например, любил бить кантонистов кулаком, того самого колотили 15–20 кулаков сразу; кто драл лежачих, заставляя других садиться наказываемому на голову и на ноги, – тот подвергался такой же процедуре; кто предпочитал впересыпку – того самого лупсовали впересыпку, а кому нравилось драть на весу – того самого драли на весу. На весу, впрочем, драли вообще всех заклятых врагов: это отступление делалось потому, что на весу больнее. Различия или снисхождения никогда и ни в пользу кого не допускалось: ротный ли командир попался, фельдфебель ли, учитель ли или даже простой унтер – это для выпускных было совершенно все равно. При благоприятных обстоятельствах выпускным удавалось в один и тот же вечер отлупсовать несколько “зверей” в разных пустынных местностях города».

Не избежал мести и упомянутый в начале книги офицер:

«– Это что такое? – грозно спросил Живодеров. – Что вы за народ?

– Мы-то? Люди, – отвечало несколько голосов.

– Что ж вам надо?

– Тебя, самого тебя нам надо, – заговорил атаман. – Позвольте, ваше бродье, выдрать вас?

– Что-о-о? Ах вы, сволочь проклятая! Да я вас… в порошок сотру!..

Живодеров стал в оборонительное положение.

– Лучше, ваше бродье, не ершитесь по-пустому. Станете кричать – только больнее отлупсуем. Ложись лучше по доброй воле.

– Прочь, негодяи! Караул! Помогите, спасите…

– Тебя просят честью, а ты еще орешь? Заткнуть ему рот да подержать покрепче, а я тем временем сам сдеру с него его штанищи. Ну-ка!..

Сказано – сделано. Штаны Живодерова превратились в мелкие клочья.

– Ребята, вали его и садись кто на голову, кто на ноги, да впересыпку валяй, валяй его, друзья!

Притиснутый к земле Живодеров, с заткнутым ртом, и кричать уже не мог. Началось лупсованье.

– Это тебе за то, чтоб не пил кантонистской крови, – приговаривал атаман, – это тебе за то – не дери сыновей, это тебе за то – не издевайся над женой, не тирань свою дочь, раскрасавицу-барышню; а вот это тебе за всех их да и за нас, православных! Крепче! Та-та, та-та. Любил кататься – люби и саночки возить!.. Крепче! Та-та, та-та! Крепче! Довольно!

Живодеров едва был в силах стонать.

– Ну-с! Теперь мы, барин, с тобой, кажется, квиты. Будешь жив, и о нас вспомни, а пока – спокойной ночи. А вы, молодцы, по щучьему веленью, по моему прошенью, уничтожься, пропади!» (Никитин, 2001).