Читать книгу - "Мозгоправы. Нерассказанная история психиатрии - Джеффри Либерман"

в гостинице Цюриха и показал ему таблицу, в которой от руки были зарисованы химические структуры сорока различных компонентов, доступных для опытов. «Выберите один», – сказал фармаколог. Кун внимательно изучил огромное количество молекул, а затем указал на одну из них – ту, что больше всего напоминала хлорпромазин. Под молекулой была подпись «Компонент G 22355».

Кун назначил компонент G 22355 нескольким десяткам пациентов с шизофренией, но эффекта не последовало: столь же заметного уменьшения проявления симптомов, как в случае с хлорпромазином, не наблюдалось. Разумеется, каждый исследователь-фармаколог понимает, что неудача – явление распространенное. Создание большинства лекарств, которые выходят на рынок, завершается лишь после десятков, а то и сотен тысяч проверок других химических соединений и отказов от них. Наиболее разумным для Куна выходом было бы указать на другой компонент в таблице Geigy и повторить эксперимент. Но он сделал необычный выбор. И в итоге его решение повлияло на жизнь миллионов людей.

Первый нейролептический препарат появился не потому, что «Большая фарма» провела тщательное исследование. Он возник случайно, когда один врач доверился своей интуиции по поводу лекарства от шока при хирургических операциях, а затем другой врач решил проигнорировать поставленную перед ним задачу (найти копию хлорпромазина) и отправился на поиски средства от той болезни, которая беспокоила его больше шизофрении, – депрессии.

Даже на заре психиатрии шизофрения и депрессия воспринимались как разные расстройства: безумие и меланхолия. В конце концов, тяжелейшие проявления шизофрении касались мыслительных навыков, а депрессии – эмоций. Когда компания Geigy привлекла к исследованиям Куна, никто и не предполагал, что класс препаратов, избавляющих людей с шизофренией от галлюцинаций, поднимет настроение пациентам с депрессией. Но у Куна были собственные представления о природе депрессии.

Он не признавал объяснение фрейдистов, которые утверждали, что люди с депрессией страдают из-за подавленной злости в отношении родителей, и считал, что это заболевание невозможно вылечить психотерапией. Кун придерживался биологического подхода и полагал, что депрессия развивается в результате некой нейронной дисфункции, которую не удается распознать. Тем не менее он не одобрял преобладающий биологический метод лечения депрессии – терапию глубоким сном, поскольку в этом случае конкретные симптомы депрессии оставались без внимания, а человека просто вводили в бессознательное состояние при помощи препаратов. Кун писал коллеге: «Я часто задумываюсь о том, как улучшить лечение опиумом. Но решения не нахожу».

Не сказав ничего Geigy, Кун назначил G 22355 трем пациентам, которые страдали тяжелой депрессией. Через несколько дней улучшения не последовало. Это заметно отличалось от действия седативных препаратов вроде морфина, хлоралгидрата и того же хлорпромазина. Их эффект был виден уже через несколько часов, а иногда и минут.

По причинам, известным только Куну, он продолжил давать G 22355 своим пациентам. Утром шестого дня лечения, 18 января 1956 года, его пациентка Пола проснулась и почувствовала изменения.

Медсестры сообщили, что она была более энергичной и активно поддерживала беседу, что совершенно не походило на ее привычное поведение. Придя на осмотр пациентки, он отметил, что меланхолия отступила. Девушка впервые с надеждой взглянула на свое будущее. Результат был столь же поразительным, как и с первым пациентом Лабори – Жаком Л., который сыграл партию в бридж. Через несколько дней после улучшения состояния Полы еще два пациента стали демонстрировать признаки выздоровления. Кун с воодушевлением написал в Geigy о результатах своего несогласованного эксперимента: «Пациенты не чувствуют такой сильной усталости и подавленности. Настроение у них улучшается».

Удивительно, но в Geigy не заинтересовались открытием Куна. Компания сосредоточилась на поисках нейролептика, который смог бы посоревноваться с хлорпромазином. Их не волновало радикальное и неизвестное лечение депрессии. Полностью проигнорировав письмо Куна, фармакологи Geigy спешно отправили G 22355 другим психиатрам и дали указание использовать компонент исключительно для лечения пациентов с шизофренией, не сообщив при этом о возможном влиянии на течение депрессии. Руководство Geigy повторно отказало Куну через год, когда тот посетил конференцию по психофармакологии в Риме и попросил продолжить эксперименты с G 22355 для лечения депрессии. Казалось, что открытие Куна так и останется лишь на страницах истории медицины.

Тогда он попытался заинтересовать ученых, но его вновь ждал провал. В Берлине выступление Куна с докладом о G 22355 посетило человек десять. Когда он закончил речь, в которой описал первый в истории препарат для лечения депрессии, никто из присутствующих не задал ему ни одного вопроса. На том выступлении присутствовал Фрэнк Айд, американский психиатр и католик по вероисповеданию. Через много лет он сказал мне следующее: «Речь Куна, как и слова Иисуса, не нашла отклика у власть имущих. Не знаю, понимал ли кто-нибудь из присутствующих, что мы услышали о лекарстве, которое совершит революцию в лечении аффективных расстройств».

Но, как и в ситуации с Лабори, в дело вмешалась судьба. Роберт Бёрингер, влиятельный акционер и деловой партнер Geigy, знал об экспериментах Куна в области лечения аффективных расстройств. Он спросил, может ли психиатр предложить что-нибудь его страдающей депрессией жене. Не сомневаясь ни секунды, Кун посоветовал G 22355. И, разумеется, указал на то, что Geigy отказалась заниматься разработкой этого лекарства. После недели приема экспериментального компонента жене Бёрингера стало лучше. Довольный супруг начал лоббировать разработку антидепрессанта. Под давлением столь влиятельного партнера (Бёрингер владел собственным фармацевтическим предприятием) компания Geigy сменила курс. Она начала официальные исследования G 22355 с участием страдающих депрессией и, наконец, дала компоненту собственное название – имипрамин.

В 1958 году Geigy выпустила лекарство на рынок. Это был первый препарат нового класса, известный как трициклический антидепрессант (данное наименование происходит от названия молекулярной структуры, которая состоит из трех колец, соединенных между собой). К слову, если лекарство называют в честь химической структуры, а не физиологического механизма действия, то можно с уверенностью сказать, что никто не понимает, как оно работает. Другой класс антидепрессантов – селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. Понятно, что ученые знали: действие этих препаратов основано на блокировании обратного захвата нейромедиатора серотонина. В отличие от хлорпромазина, имипрамин мгновенно распространился по разным странам. Его назначали как европейские, так и американские психиатры. Другие фармацевтические компании вскоре выпустили огромное количество своих трициклических антидепрессантов – конкурентов имипрамина.

Влияние хлорпромазина и имипрамина на психиатрию невозможно переоценить. Менее чем через десять лет после выпуска «Торазина» на американский рынок профессия кардинально изменилась. Два из трех основных ментальных расстройств – шизофрению и депрессию – стали описывать как «поддающиеся лечению и коррекции». Лишь маниакально-депрессивный психоз, последний бич человечества, оставался неизлечимым.

Счастливые случайности продолжаются

Пока в Европе происходили случайные открытия чудодейственных средств, неизвестный врач в отдаленном уголке земли продолжал заниматься своим профессиональным хобби – поиском лекарства от мании. Джон Кейд получил образование психиатра, но во время Второй мировой войны служил хирургом в армии