Читать книгу - "Парни и секс. Молодые люди о любви, беспорядочных связях и современной мужественности - Пегги Оренстейн"

По сути, так называемый «кодекс мальчишек», как говорит психолог Уильям Поллак^[10], учит парней считать маскулинность противоположным и даже враждебным женственности явлением: это некое шаткое положение, которое нужно постоянно оберегать и укреплять^[11]. Все, что отдает «бабством» — в себе, в других парнях и, конечно, в самих девочках, — следует скрывать, высмеивать или отвергать. Любовь, взаимопонимание и уязвимость — признаки слабости, агрессия прославляется и эротизируется. Главное — завоевать и победить. Как признался Коул (тот самый мальчик, с которым я встретилась возле школьной библиотеки), страх попасть в зависимое положение по отношению к другим парням стал одной из причин, по которым он предпочитал выполнять школьные проекты с девочками. «Когда работаешь с другим парнем, это намного рискованнее, — объяснил он. — С парнем надо вести себя максимально неприступно. Если я буду слишком общительным, то превращусь в шестерку. Когда я работаю с девочкой, я спокойно разговариваю и задаю вопросы, мы вместе что-то делаем, и я не боюсь признаться, что ошибся и мне нужна помощь».

Для Коула, как и для многих других мальчиков, правила и ограничения маскулинности выступают мерилом, по которому принимаются все решения. Однажды, в одиннадцатом классе, он предложил своей команде сесть на вегетарианскую диету хотя бы ненадолго — просто чтобы доказать, что спортсмены на это способны. «И все заорали: “Коул, это самая тупая идея на свете. Мы же бегать не сможем”. В каком-то смысле они правы: нам нужен протеин. Нам нужны жиры, соль, углеводы, которые дает мясо. Но есть и другая причина, по которой они сочли эту идею тупой: быть веганом — значит быть слюнтяем».

Коул рос с мамой, бабушкой и двумя младшими сестренками — родители развелись, когда ему было десять. Отец служил в армии, затем в Национальной гвардии и редко бывал дома. О своей маме Коул отзывался с искренней любовью и уважением. С отцом все было сложнее. С одной стороны, тот был заботливым и старался как можно больше времени проводить с сыном даже после развода. Но мне до сих пор вспоминается сдержанное выражение лица Коула, которое насторожило меня в начале нашего знакомства. Это у него от отца. «Мне сложно выражать эмоции, — сказал Коул. — Особенно в присутствии отца. Он хороший человек. Но я не могу быть собой, когда он рядом. Мне кажется, что я должен спрятать все, что находится здесь, — Коул снова ударил себя в грудь, — за стеной, чтобы он не увидел. Это табу, не такое страшное, как инцест, к примеру, но я точно знаю, что показывать чувства нельзя».

Возможно, это звучит дико — приравнивать эмоции к инцесту, но я понимаю, что имеет в виду Коул. Он не первый парень, который упоминает о «стене», за которой надо «спрятать чувства». Ноа, второкурсник колледжа в Лос-Анджелесе, сказал, что тоже «выстроил стену», чтобы скрывать любые проявления эмоциональной уязвимости: «Думаю, это началось в старшей школе, — вспоминал он. — И мой отец вовсе не алкоголик, не эмоционально холодный придурок. Нет, он совершенно нормальный, любящий, харизматичный человек, совсем не страшный. А что касается моих друзей — их я ни в чем не виню, они до сих пор мои лучшие друзья, лучшие люди в моей жизни. Может, они скажут, что вели себя так из-за меня, а я вел себя так из-за них. Понимаете, неприятно это признавать, но у меня внутри стоит преграда. Не хочется говорить о себе — да и вообще ни о чем. Ты учишься никому не доверять. И ты как бы приучаешь себя ничего не чувствовать».

Если говорить о потребности в общении и понимании, между мальчиками и девочками нет никакой врожденной разницы. С неврологической точки зрения нет разницы и в их способности к эмпатии: некоторые исследования даже показывают, что маленькие мальчики экспрессивнее девочек^[12]. Однако с самого детства мальчиков воспитывают в более рестриктивном эмоциональном климате. В ходе известного исследования взрослым показывали видео с малышом, который пугался игрушки-попрыгунчика, и чаще всего взрослые говорили, что малыш злится, если их перед этим предупреждали, что это мальчик^[13]. Матери маленьких детей чаще говорят с дочерьми, причем используют более обширный и богатый в эмоциональном плане словарный запас^[14]. С сыновьями они опять же акцентируют внимание на одной эмоции — гневе^[15]. (Отцы разговаривают менее эмоционально, чем матери, независимо от пола ребенка, хотя дочерям они чаще поют и улыбаются, а также им проще распознать, когда девочки грустят^[16].) Несмотря на это, по мнению Джуди И. Чу, которая изучает раннюю гендерную социализацию, мальчики дошкольного возраста сохраняют удивительное понимание чувств и стремление к близким отношениям^[17]. Но примерно в середине детского сада — то есть в возрасте пяти-шести лет — они учатся у своих сверстников, что проявлять эмоции глупо, по крайней мере на людях: нужно забыть о своих чувствах, сторониться эмоциональной близости, а в поведении следовать определенной иерархии. Физические и психические последствия подобного гендерного поведения закрепляются уже в возрасте десяти лет и длятся всю жизнь^[18]. К четырнадцати годам мальчики убеждаются, что другие парни «перестанут их уважать», если они заговорят о своих проблемах (ранний подростковый возраст, кстати говоря, критически важен для развития мальчиков и мало изучен)^[19]. Они подозревают, что девочки тоже не обратят на них внимания, и вполне возможно, что так оно и есть: согласно канадскому исследованию, девушки студенческого возраста отдают предпочтение мужчинам, которые используют в речи короткие слова и говорят меньше^[20]. А Брене Браун, которая называет уязвимость «особым соусом, связывающим отношения», отметила, что даже женщины, которые утверждают, что им нужны эмоционально открытые мужчины, не чувствуют себя комфортно рядом с ними и даже могут их отвергать.