Читать книгу - "Воспоминания о школе - Джованни Моска"

Но похоже, что и литература — беда для Каччалупи.

— Где находится Реканати? — спрашивает профессор, когда речь заходит о Леопарди, и, услышав этот вопрос, остальные студенты чуть не аплодируют. Кто же не знает, где находится Реканати?

Каччалупи не знает.

Или, точнее, он знал, но забыл.

Он закрывает глаза и, сжав кулаки и напрягаясь изо всех сил, представляет себе географическую карту и на ней город Реканати.

И видит этот городок, но почему-то он не хочет стоять на месте: то располагается в Пьемонте, то вдруг скатывается вниз, в Калабрию, то снова поднимается, задевая Марке… да остановись же наконец, Реканати! Стой! Но нет, он ползет еще выше, в Ломбардию…

Тем временем профессор истории вызывает следующего студента, отличника, который знает назубок все даты, все мирные соглашения и все войны.

И Каччалупи, гоняясь по всей Италии за Реканати, словно далекое эхо, слышит все те даты, которые он не смог назвать и которые испортили ему экзамен, заставив его к тому же потерять хладнокровие и веру в себя:

— Утрехтский мир — 1713 год. Вестфальский — октябрь 1648-го. Договор Аквисграна — 2 мая 1668 года.

Как во сне, издалека доносятся слова студента-зубрилы:

— В результате Утрехтского мирного соглашения Филипп Анжуйский был признан королем Испании и Американских колоний, Сицилия отошла Виктору Амадею II, а Гибралтар с Меноркой — Англии…

Профессор доволен, его очки безмятежно покоятся на лбу.

А что там у профессора греческого и латыни? Напротив него тоже сидит парнишка, которого он сейчас заставляет переводить девятую сатиру Горация, самую знаменитую:

Ибам форте Виа Сакра, сикут мэус эст мос,

несио куид мэдитанс нугарум, тотус ин иллис…

Шел я случайно Священною улицей — в мыслях о чем-то,

Так, по привычке моей, о безделке задумавшись…[8]

— Браво, браво, — останавливает его профессор, потирая руки и улыбаясь. — Сколько всего сатир у Горация?

— Восемнадцать, профессор.

— Прекрасно, прекрасно…

Единственный, у кого дела идут неважно, — это Каччалупи. Как же так, он ведь столько готовился… Но его ждет еще и стол естественных наук, с профессором физики и химии, профессоршей ботаники и черноокой математичкой.

Доска за ними уже полностью исчерчена математическими уравнениями и геометрическими фигурами. Я смотрю на пирамиду, разделенную пополам сечением, под которой девушка со светлыми волосами пишет формулу:

А'В': АВ = A'V': AV

Рядом с ней, не подсказывая ни слова, стоит мрачная математичка.

Студентка пишет, но мел то и дело падает у нее из рук. Она поднимает его, но он снова падает. Тогда, как бы извиняясь и чтобы хоть немного смягчить преподавательницу, она пытается ей улыбнуться, но встречается с ледяным взглядом и с пальцем, который указывает еще на одну пропорцию, которую нужно описать. И чуть наметившаяся на губах улыбка тут же умирает, а открывшееся было на мгновение сердце снова закрывается.

Время идет. Который сейчас час, интересно? На экзамене совершенно теряешь ощущение времени. Может, уже два, а может, три часа дня. И одиннадцать утра, когда я вошел сюда, кажутся сейчас далекими, как будто это было вчера или вообще месяц назад. Я уже всех здесь знаю, лица стали мне почти родными, и я уже определил, кто мне симпатичен, а кто нет. Один-одинешенек сижу я за своей последней партой, потому что мне не хватает смелости сесть поближе — я боюсь, что кто-нибудь мне скажет:

— А ты кто такой? Ты зачем пришел? Наслаждаться нашими страданиями? Смеяться над нашими неправильными ответами? Чтобы всем потом рассказывать про Каччалупи, как он не знал, где находится Реканати, и говорил, что он в Сицилии или в Пьемонте?

Но вот, когда я уже пробирался к выходу, стыдясь всего этого, мне по плечу постучал один из ребят и, подсев ко мне, стал шептать:

— У тебя Тацит есть? Ты с собой не захватил?

Я готов был расцеловать его в лоб. Значит, я похож еще на студента! Значит, ребята могут обращаться ко мне на «ты» и принимать за своего!

— Нет, — говорю я, — не захватил.

И мы начинаем разговаривать полушепотом, закрывая рты рукой и поглядывая в сторону профессоров.

Он говорит мне, что раньше меня не видел. Я отвечаю, что сдаю экзамен экстерном, что много пропустил из-за болезни и что я толком не готов и очень боюсь.

Он тоже боится. На вид ему лет восемнадцать. Так и есть — должно исполниться. Он рассказывает мне про себя все, без подозрений, как все восемнадцатилетние мальчишки, у которых нет еще причин не доверять друг другу. Мне, с одной стороны, неудобно, что я притворился студентом, а с другой — я очень этому рад, и я подбираю слова, те простые слова, которых давно не говорил, и мысли у меня совсем прозрачные, за ними ничего не стоит…

— Тебя как зовут-то?

— Фантини Ромоло. Как только получу аттестат, устроюсь на работу. Отец нашел мне место в банке, так что я смогу сам оплачивать себе университет. Пойдем покурим в коридор?

— Пошли.

Мы встаем и на цыпочках проходим мимо математического стола. Профессор физики поднимает глаза, смотрит на меня, и я, смущенный его взглядом, краснея, киваю ему головой, как кивал двенадцать лет назад, проходя мимо своего профессора физики, который был ужасно похож на этого.

В коридоре мы тоже, как когда-то, забиваемся в самый угол и курим, разгоняя дым рукой и пряча за спиной сигарету, когда мимо проходит дежурный. Он принюхивается и смотрит на нас с подозрением, но мы с невинным видом глядим совсем в другую сторону.

Все это похоже на чудо. Скажи мне кто сегодня утром, перед тем как я вошел сюда, что я снова буду бояться таких глупостей, как много лет назад, я бы ни за что не поверил. Что я покраснею под взглядом профессора. Что с колотящимся сердцем спрячу сигарету от дежурного. Что вернусь в аудиторию на цыпочках, буду смущенно прятаться за последней партой и шептаться со своим юным приятелем.

Шептаться о его сестре, которая хочет стать монахиней против воли отца, об отце Каччалупи, который, когда узнает, что его сын завалил экзамен, будет кричать так, что слышно будет по всему кварталу О той девчушке со светлыми волосами, которая чертила на доске пирамиду, о том, что она почти уже обручилась с зубрилой, который знает все даты и уже сдал литературу, потому что профессор попросил его всего-навсего прокомментировать легчайшую восьмую главу «Неистового Роланда». А потом — еще легче: спросил, в каком году вышло первое издание «Обрученных» Мандзони и в каком — второе…

Который сейчас час?

Поздно, должно быть. Профессор физики поглядывает на часы и уже никого не вызывает больше. Другие тоже спешат. Экзамен продолжится завтра.