Читать книгу - "Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах - Энтони Гидденс"

Терапевт понимала, что в своем браке молодая женщина воспроизводила сцены из собственного детства и «теряла свою взрослую самость»^[146].

Она попросила Ники принести ее фотографию в детстве, и когда они глядели на фото, Ники вспоминала многие другие обстоятельства, когда отец стыдил ее подобным образом. Тогда Форвард предложила, чтобы она пошла в местную школу и нашла девочку, которая напоминала бы ее саму в том же возрасте. Идея состояла в том, чтобы она вообразила, что могла бы почувствовать эта девочка, если бы ее унижали таким же образом. Таким путем она могла бы осознать, какой маленькой и беззащитной она была в то время, когда происходили эти первоначальные события. Именно этот «ребенок внутри себя» становился таким испуганным и робким, когда муж подвергал ее критике.

Позже терапевт просила Ники вообразить, что отец сидит перед ней на пустом стуле и высказать ему все те вещи, которые она всегда хотела сказать, но никогда не смогла этого сделать.

Дрожащим от гнева голосом она кричала:

Как ты смел так со мной обращаться! Как ты смел так унижать меня! Кем, по-твоему, ты был, черт побери? Я всегда смотрела на тебя снизу вверх. Я молилась на тебя. Неужели ты не мог понять, как ты ранишь меня? Я никогда не была для тебя достаточно хороша. Ты заставил меня ощущать себя полной неудачницей. Я готова была сделать для тебя что угодно, лишь бы ты хоть немного любил меня^[147].

У читателя — во всяком случае, из числа мужчин — могло бы возникнуть искушение воскликнуть: какая несправедливость по отношению к отцам! Потому что, помимо всего прочего, он ведь хотел сделать как лучше. И все же это не тот довод, поскольку она постоянно чувствовала себя опозоренной. Согласно мнению Форвард и других терапевтов, это и другие терапевтические упражнения имели большую ценность в том, что Ники выпустила накопленную ярость, которую она питала по отношению к своему отцу.

Ее попросили составить опись тех негативных вещей, которые, по ее мнению, представлялись отцу относительно нее. У нее вырос довольно длинный список.

1. Я невнимательна к другим.

2. Я эгоистична.

3. Я бездумна.

4. Я бесталанна.

5. Я неадекватна.

6. Я представляю собою затруднение для семьи.

7. Я разочаровываю.

8. Я неблагодарная.

9. Я плохой человек.

10. Я неудачница.

11. Я неумелая.

12. Я ленива и никогда не сумею чего-нибудь добиться.

Она немедленно увидела, что преодолела многие из этих мнений о себе; тогда она вернулась к списку и четко написала: «Это не было правдой тогда, и это неправда теперь!» В противоположность взглядам своего отца, она чувствовала, что ее мать всегда любила и поддерживала ее. Вот перечень тех мнений, которых, как она считала, придерживалась о ней ее мать.

1. Я интеллигентна.

2. Я ласковая.

3. Я очаровательная.

4. Я великодушна.

5. Я талантлива.

6. Я трудолюбива.

7. Я одаренная.

8. Я полна энергии.

9. Я способна любить.

10. Я доставляю радость окружающим^[148].

После того как она составила этот список, Ники начертала поверх его: «Это — правда, и это всегда было так». Позднее она пришла к выводу, что взгляды родителей на нее были не настолько поляризованными, как она предполагала. Ее отец, например, довольно часто хвалил ее интеллект и атлетические способности. Постепенно она научилась «поправлять маленького ребенка внутри себя» и рассеивать внутренний образ критически настроенного отца. Оказалась ли Ники способной улучшить свои отношения с отцом, с которым она виделась нечасто, — об этом Форвард не говорит. Постепенно она отказалась от своей фантазии относительно того, что ее отец станет когда-нибудь «таким отцом, какого я всегда хотела». Здесь были «печаль и оплакивание», но была и достаточно большая доля свободы. Вся энергия, которую она затрачивала на бесплодные поиски отцовской любви, теперь направлялась на цели таких видов деятельности, которые были более позитивными и значимыми для нее^[149].

Я не затрагиваю вопроса о том, насколько эти конкретные терапевтические методики эффективны в сравнении, скажем, с классическим психоанализом или другими терапевтическими методиками, которые более тонко фокусируются на подсознательном. Воспитание «ребенка внутри себя» означает возвращение прошлого — процесс движения вспять и вызывания из памяти полузабытых или подавленных детских переживаний, — но лишь для того, чтобы освободиться от них, и на жесткость разрыва с прошлым указывает тот факт, что для такого отказа от него требуется процесс оплакивания. Не ведем ли мы здесь речь об еще одном пагубном пристрастии, от которого нужно избавиться? В более широком, нежели обсуждалось прежде, смысле этого понятия, я думаю, что да. Терапевт поощряет Ники к тому, чтобы «отпустить» те черты, которые, будучи деструктивными, обладали принудительной силой в отношении ее аттитюдов и действий.

Значимость такого оплакивания пронизывает значительную часть терапевтической литературы. Рассмотрим, к примеру, анализ «любовного шока», предлагаемый Стивеном Галло и Конни Чёрч^[150].

Галло разработал идею любовного шока, иногда более известного под названием «панцирный шок»^[151], опираясь на терапевтическую работу, которую он проводил с ветеранами Вьетнама, страдавшими изнурением от сражений.

Солдаты, вернувшиеся из Вьетнама, страдали психологической дезориентацией, оцепенением чувств и неспособностью сформировать тесные отношения с кем-либо, кроме своих старых боевых друзей. Галло заметил параллели между переживаниями солдат и реакциями людей, утративших серьезные любовные отношения. Это сравнение могло бы показаться сведением к тривиальности горя, вызванного утомлением от войны, но фактически интенсивность реакции на распад устойчивых отношений почти столь же велика, а выздоровление от нее столь же продолжительно.