Читать книгу - "Memento. Книга перехода - Владимир Леви"

Взглянем теперь бегло, как обстоят суицидные дела у большой породы европеоидов. В этой обширной, пестрой и недружной геносемье тоже есть свои трагичемпионы. Наибольшая склонность к самоубийствам – у народов финноугорской языковой группы, разбросанных от Дуная до Иртыша в северовосточной и центральной Европе, в Поволжье, Приуралье, Сибири. Венгры, финны, эстонцы, коми, саамы, карелы, удмурты, мордвины, марийцы, ханты, манси и другие, всего, считая смешанных, на сей день около 30 миллионов.

У восточно-северовосточной ветви заметна примесь монголоидности.

Финноугорские народы сначала были одной-единственной семьей, образованной юной разноплеменной парой, жившей во времена Великого Оледенения. Он, полуевропеоид, полумонголоид, звался Мнам-Тхур, она, европеоидная девушка, была Эйкья. Вся родня их погибла: кто от голода, кто от холода, кто в битвах друг с другом за охотницкие территории и за мясо друг друга – в ту пору каннибализм был обычным выбором тех, кто хотел выжить во что бы то ни стало. А эта парочка не хотела, но выжила. Ни он, ни она питаться себе подобными, даже из враждебного племени, не могли, и оба, потеряв всех родных, тоскуя о них, уже готовились ускорить свою смерть.

Врожденное отвращение к людоедству, внутренний запрет на него – признак, стойко соединенный с генокомплектом суицидабельности. Встретившись в снежно-ледовых джунглях и оказавшись наедине друг с дружкой – разумеется, не без помощи Оператора, – сильный, стойкий, спокойный Мнам-Тхур и нежная, смелая, ловкая Эйкья, хоть и изнемогали от недоедания, догадались, что лучше вместе голодать-холодать, пытаться накормить и согреть друг дружку и жить дальше, чем одному наесться другим, а потом сгинуть в одиночестве. Язык для взаимопонимания пришлось создавать заново из смеси их родных языков, он и стал основой широко разветвившегося финноугорского праязыка.

Потомки этих ледниковых Адама и Евы, пока оставались единым племенем, называли себя Амаам. Селились сперва на Южном Урале, а оттуда двинулись, смешиваясь по пути с другими племенами, на все четыре стороны света. Гены Мнам-Тхура и Эйкьи, стойко сцепленные с генами суицидабельности, частично перешли к германцам, балтам, славянам, тюркам и монголоидам.

Типичные носители этой генетики физически и психически выносливы, трудолюбивы, упорны, сдержанны в выражении чувств при большом внутреннем темпераменте, верны долгу и слову, неулыбчивы и строги к себе, друг к другу и к детям. Как бы ни были дружны меж собой (но не дружны слишком часто), – не отступает от них та жестокая мерзлота, в которой нашли друг дружку их прародители; не уходит со дна души льдинная твердь внутреннего сиротства, отъединенности от всего и всех – глубинная суть беспричинной тоски и беспробудного пьянства. Вот почему все народы, говорящие на финноугорских языках, хотя живут теперь далеко друг от друга и очень по-разному – некоторые вполне цивилизованно и благополучно (венгры, финны, эстонцы), некоторые не вполне и далеко не вполне (карелы, удмурты, мари, ханты), – все прочно, из века в век, удерживают высокий уровень самоубийств. Суицидабельность тихой сапой вгравировалась не только в их гены и характеры, но и в коды общения и строй языка.

Соседние и отчасти смешавшиеся с бывшим племенем Амаам народы отличаются суицидальной лабильностью: уровень самоубийств у них может и быстро уменьшаться, и быстро возрастать. Шведы, ближайшие соседи и в некоторой части родственники финнов, несмотря на экономическое процветание, спокойную и свободную жизнь, по уровню самоубийств одно время были на первом месте в Европе. Литовцы, соседи эстонцев, в 21 веке по скорбному показателю превзошли их и ныне держат незавидное европейское первенство. Повышенная суицидабельность дает себя знать среди русских, украинцев, белорусов, немцев («столицей самоубийств» был некоторое время Берлин), латышей, северных казахов, чувашей, приволжских и уральских татар, алтайцев, бурят… Все это народы с существенными вкраплениями той давней ледниковой амаамской психогенетики.