Читать книгу - "Счастье и другие незначительные вещи абсолютной важности - Хаим Шапира"

– Значит, так: триста шестьдесят четыре дня в году ты можешь получать подарки на день нерож, денья.

– Совершенно верно, – сказала Алиса.

– И только один раз на день рожденья! Вот тебе и слава!

– Я не понимаю, при чем здесь «слава»? – спросила Алиса.

Шалтай-Болтай презрительно улыбнулся.

– И не поймешь, пока я тебе не объясню, – ответил он. – Я хотел сказать: «Разъяснил, как по полкам разложил!»

– Но «слава» совсем не значит: «Разъяснил, как по полкам разложил!» – возразила Алиса.

Далее следует один из наиболее часто, если не самый часто цитируемый отрывок из обеих сказок.

– Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, – сказал Шалтай презрительно.

– Вопрос в том, подчинится ли оно вам, – сказала Алиса.

– Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, – сказал Шалтай-Болтай.

О том, как Шалтай-Болтай встретил Спинозу

Так кто же здесь хозяин? Мы властвуем над словами или они владеют нами?

Льюис Кэрролл полностью сознавал всю серьезность дискуссии по вопросам семантики, которую ведет Шалтай-Болтай. Некоторые даже считают Кэрролла основателем семиотики. Вот что он пишет об этом в книге «Символическая логика».

«…я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: "Под словом “черное”, не оговаривая того, я всегда буду понимать “белое”, а под “белым” – “черное”, – то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне».

Все эти перестановки и подмены напоминают мне роман Джорджа Оруэлла «1984». В нем описана подмена многих понятий: мир назван войной, правда – ложью, белое – черным и так далее.

Спиноза в своей «Этике», словно предвосхищая Кэрролла, поступает согласно его рекомендациям и приводит в начале книги длинный список определений: «причина самого себя», «конечная в своем роде вещь», «субстанция», «Бог» и так далее. Этот список насущно необходим, так как в его отсутствие чтение «Этики» абсолютно невозможно (это не значит, что со списком «Этика» становится легким чтивом на сон грядущий). Так или иначе, Кэрролл полностью разделяет точку зрения своего друга Шалтай-Болтая.

Мартин Гарднер пишет, что Шалтай-Болтай явно придерживается взглядов номиналистов, известных еще со Средних веков. Основой номинализма служит утверждение, что общие имена (универсалии) не могут быть применены к объективным сущностям. Это направление философии блестяще представлено Оккамом и в гораздо более поздние времена эмпириками.

Согласно этой концепции, общие понятия – такие, как цвет или запах, – не являются чем-то конкретным. Это всего лишь номены – имена.

Гарднер добавляет, что математики впустую потратили массу энергии, горячо споря о том, что такое мнимые числа, бесконечная прямая, трансфинитные числа, фрактальное множество и так далее. Поскольку значения всех этих понятий зависят только от того, какое им дать определение, все эти споры ни к чему не ведут.

С другой стороны, тому, кто желает точно выражать свои мысли, желательно не копировать привычку Шалтай-Болтая и не вкладывать частные значения в общепринятые понятия.

В своей статье «Алиса в Стране чудес: философские и логические выводы» философ Зеэв Леви замечает, что не случайно во многих языках слова «авторитет» и «автор» происходят от одного корня.

В этом смысле Шалтай-Болтай совершенно прав. Автор – это человек, обладающий авторитетом, то есть властью. С другой стороны, по словам Леви, спор о том, кто кому хозяин, так и остался нерешенным. Например, теория деконструкции Жака Деррида в части исследования взаимоотношений между писателем, читателем и критиком утверждает прямо противоположное.

На мой взгляд, «проблема Шалтай-Болтая» продолжает оставаться актуальной по сей день.

Вот как представляет ее Роджер Холмс в статье «Алиса в Стране чудес для философа»: «С одной стороны, слова властвуют над нами. Без этого любое общение было бы невозможно. С другой стороны, мы владеем ими, и потому существует поэзия».

В мире Льюиса Кэрролла слова отданы на откуп логикам, поэтам и безумцам.

Когда Алиса встречает Шалтай-Болтая, тот первым делом спрашивает, как ее зовут.

«– Меня зовут Алиса, а…

– Какое глупое имя, – нетерпеливо прервал ее Шалтай-Болтай. – Что оно значит?

– Разве имя должно что-то значить? – проговорила Алиса с сомнением.

– Конечно, должно, – ответил Шалтай-Болтай и фыркнул. – Возьмем, к примеру, мое имя. Оно выражает мою суть! Замечательную и чудесную суть! А с таким именем, как у тебя, ты можешь оказаться чем угодно… Ну просто чем угодно!»

Почему-то в отношении имен собственных Шалтай-Болтай выступает не как номиналист, а как убежденный реалист. Интересно отметить, что в некоторых индейских племенах поступали точно в соответствии с его советами. Индейцы очень серьезно подходили к выбору имени и пытались увязать его с жизненными реалиями человека, это имя носящего. С течением жизни имя могло меняться, и индеец, в юности звавшийся Грозным Быком, в зрелости становился Спокойным Морем, а в старости отзывался на имя Осенний Лист.

Рыцарь печального образа

Следующая наша история тоже связана с именами и названиями. Помните Белого Рыцаря, которого Алиса встречает в Зазеркалье? Того, кого Льюис Кэрролл, судя по всему, писал с себя. Хотя Дани Керман утверждает, что на иллюстрациях он скорее напоминает их автора, художника Джона Тенниела.

Белый Рыцарь говорит Алисе, что хочет спеть ей песню. И добавляет нечто вроде этого: «Заглавие этой песни называется “Рыбачка Соня как-то в мае”».

Пытаясь проявить хотя бы признаки воодушевления от предстоящего прослушивания, Алиса переспрашивает: «Вы хотите сказать, что песня так называется?»