Читать книгу - "Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко"

Вспоминаю, когда еще только начал работать в колонии и рассказывал бывшему однокурснику Валерию Зинченко о ее буднях, тот возмущался: «Даже хор есть?! Это не зона, а пионерлагерь какой-то! Не много ли развлечений для преступников?» Я не нашел тогда, что ответить товарищу, теперь же – скажу. Да, можно посадить их на хлеб и воду, запретить читать журналы, смотреть телевизор, забрать песню, лишить многих других прав. Но кто же тогда возвратится к нам после окончания срока? До колонии они обходились без журналов, телевизора и песни. Если в колонии их не приучить к этому, куда они возвратятся? В подворотню? В подвалы? Или на чердаки? Где все эти вещи заменят несколько затяжек папирос с опиумом. Если мы, воспитатели и учителя, будем с ними жестокими и грубыми, кто переубедит на личном примере, что не только в кино, но и в жизни существуют вежливость и честность, доброта и сердечность? А если и принципиальность, то без кулаков и повышения голоса, без унижения личности.

Воспитанницы продолжают петь, и я снова возвращаюсь к словам исполняемой ими песни:

И по своей и по чужой вине

Мне рано в жизни выпала дорога,

И часто снится, снится часто мне,

Что я у твоего стою порога.

Музыкальная пауза.

Но до чего же увлеченно и проникновенно играет Юрий Георгиевич! Правду говорят: человека лучше всего познавать в работе.

Водолажская, пользуясь паузой, отошла к пианино, уперлась локтями в верхнюю крышку, застыла, лишь плечи вздрагивают.

Преступница? Да какая же это преступница? Есть ли на земном шарике человек, который заглянул ей в душу, захотел понять ее до конца?..

Перевожу взгляд на Кошкарову. Она, чувствую, сейчас разревется. А ей нельзя. Ей нужно петь. Если заплачет, кто тогда подхватит ее песню? Но не поет Аня. Она говорит. У нее речитатив под аккомпанемент пианино, старенького и скрипучего, и подголосков Водолажской и Дорошенко:

Я вас прошу,

                и ныне,

                            и всегда,

Вы матерей своих

                        жалейте

                                    милых.

Не то, поверьте мне,

                        вас

                            ждет беда,

Себя вы

            не простите

                            до могилы.

Этот монолог переворачивает всю душу. Я не могу ничего говорить. А Юрий Георгиевич, ударив последний раз по клавишам, поворачивается, улыбается весело и спрашивает:

– Ну как?

Юрий Георгиевич Логинов. Не заслуженный и не народный. Но вполне мог бы быть и заслуженным, и народным. Слышал не один раз, как он говорил: «В институт девчат готовлю!» Думал – шутит. Только теперь слова Логинова наполнились для меня лично новым содержанием. Не скажу, как насчет института культуры, но в институт жизни он действительно готовит этих девушек и готовит не менее профессионально, чем все мы, школьные учителя и воспитатели вместе взятые. Всматриваюсь в лица воспитанниц после репетиции и не узнаю – озарены каким-то внутренним, мною не замечаемым раньше теплом.

7

В учительской я один. Зашла Водолажская.

– Тоскливо что-то на душе, знобит, – призналась, усаживаясь на стуле возле электрокамина.

– Температуру меряла? Может...

– Оставьте, Владимир Иванович, – поеживаясь, сказала отрешенно. – На душе тоскливо, понимаете? Душу знобит.

Посмотрел воспитаннице в глаза:

– Что случилось, Оля? Не темни, выкладывай.

Водолажская рассматривала корешки книг на полках, потом перевела взгляд на окно.

– Комиссия по УДО скоро, – проронила вполголоса. – Многие девчонки домой поедут...

Теперь стала ясной причина пассивности, которая завладела в последние дни половиной отделения. Одни воспитанницы, те, которые представлены советом воспитателей к условно-досрочному освобождению, с беспокойством ожидали решения администрации, а другие завидовали их возможности близкого возвращения домой.

– Встряхнись, через полгода будет и для тебя комиссия, – пытаюсь ободрить Водолажскую. – Ну, подумай сейчас о чем-нибудь другом, о приятном, и перестанет тебя знобить.

– О чем?

– О письме, например. От Саши.

Девушка вздрогнула.

– Забудьте о нем, он подонок.

– Ну, что ты! Такое искреннее, сопереживающее письмо не может быть от подонка, – говорю я. – Кстати, ты уже написала ему ответ?

– А надо? – К лицу девушки приливала краска, глаза ее ожили. – Вы думаете, надо?

И Водолажская рассказала мне коротко свою историю с Сашей. Он был ее одноклассником. После уроков спешил на тренировку, а потом приходил к ней. В восьмом классе мама уже начала отпускать ее на дискотеку – хорошо относилась к Саше. Оля грустила, когда ее друг уезжал на соревнования в другие города. Коротала время в обществе Белки. Белкина мать пила, и дочку совсем не контролировала. Та еще в шестом классе начала курить, а в седьмом уже попробовала вино. Водолажская тоже потянулась к сигарете. От матери ничего не скрывала. Однажды, возвратившись домой, вынула из кармана пачку и закурила на кухне. Мама ничего не сказала, только ходила из угла в угол и вздыхала. Все было хорошо, пока мать не решилась вдруг