Читать книгу - "Греческие богини. Архетипы женственности - Галина Бедненко"

А вот как описывает нравы своего детства и юности^[88] А. Лабзина, происходившая из русских мелкопоместных дворян XVIII века:

«Я же о себе скажу, что моей собственной воли нимало не было: даже желания мои были только те, которые угодны были моей милой почтенной матери. Я не помню, чтоб я когда не исполнила ее приказания с радостью. За то была ею любима, хотя она и не показывала часто больших ласк; но уж зато столько я ценила ее ласки, когда она меня ласкала за сделанное какое-нибудь доброе дело: у меня от радости слезы текли, и я целовала руки своей матери и обнимала колени ее, а она благословляла и говорила: "Будь, мое дитя, всегда такова"»^[89].

Даже после замужества, перейдя из-под власти родителей во власть мужа, женщина часто оказывалась игрушкой, недостаточно осознающей себя и не имеющей собственной воли и права голоса, или же пленницей (в полном соответствии с развитием архетипа Коры-Персефоны). Вот как описывает начало своего замужества^[90] А. Лабзина:

«...Муж мой и за слезы на меня сердился и говорил: “Теперь твоя любовь должна быть вся ко мне, и ни о чем ты не должна больше думать, как об угождении мне; ты теперь для меня живешь, а не для других”^[91].

В более простой среде девушек также могли выдавать замуж очень рано, сразу по достижении половой зрелости:

«Они в основном ощущают себя предметами в игре, в которую играют мужчины. Ухаживание было небрежным. Женщина выходила замуж рано, в 14 лет, а мужчина женился только после того, как устроится в жизни, иногда в возрасте от 30 до 40 лет»^[92].

Идеал послушной дочери и кроткой невестки сохранился в традиционных обществах до наших дней. Еще совсем недавно на Кавказе было так (напомним, что речь идет об уже замужних женщинах^[93]):

«В первое время, до рождения дитяти, обычай требует от них... величайшей скромности. Так же, как и у армян, молодая супруга может говорить только с мужем; даже с родителями и сестрами она объясняется лишь знаками... Самое незавидное положение в семье занимает младшая невестка^[94]...

Невестка не говорит ни с кем из родных мужа, кроме детей, и даже с мужем в присутствии детей. До рождения ребенка, а в иных местах даже до семи лет своего замужества невестка ходит с закрытым лицом и говорит со всеми мимикою... Равно черкешенка даже после нескольких лет замужества и рождения детей в присутствии свекра была вынуждена объясняться с окружающими знаками. Только еще через некоторое время, после поднесения ей подарка и устройства специального обеда «она приобретает право говорить по мере надобности»... В разговоре с мужем^[95] жена не смеет смотреть ему в глаза, а обязана опускать взоры»^[96].

Впрочем, здесь мы видим нарочитое и осознанное превращение молодой женщины из Коры в Безмолвную Жертву. Вернуться в «мир живых» она может лишь в роли Матери (и то не сразу, а после рождения мальчика... или когда он вырастет).

Итак, мы видим, что искусственное внешнее подавление женщины, ограничение, заточение в роли послушной Коры приводит к превращению ее в Жертву, чья участь тем ужаснее и печальнее, чем меньше у нее возможности выразить другие стороны своей души, а в нашем видении мира — остальные архетипы.

Зато идентификация с архетипической стадией Жертвы встречается достаточно часто. Обычно в таком случае добровольному «заточению» предшествовало некое «похищение», похищение части души. Но со временем роль стала привычной и удобной. И мы уже касались этой темы, повторяться нет смысла. Много силы и власти эта роль не дает, кроме как над домашними, когда женщина становится центром всего происходящего в семье («больная мама», например, или «преданная^[97] жена»). Или же это женщина, обрекающая себя на печальное одиночество, в полной неспособности что-либо изменить и без особых надежд на будущее партнерство. В этом всегда есть определенная безысходность и «мертвенность».

Примеры идентификации со стадией Царицы Подземного мира встречаются во множестве. На протяжении последних полутора столетий таковы многочисленные «демонические женщины», осознанно использующие этот образ в реальной или выдуманной жизни декадентки начала XX века, пытавшиеся превратить свою жизнь в произведение искусства. Очень ярко описал это в очерке «Конец Ренаты» Владислав Ходасевич:

«Да, здесь жили особой жизнью... Здесь пытались претворить искусство в действительность, а действительность в искусство. События жизненные, в связи с неясностью, шаткостью линий, которыми для этих людей очерчивалась реальность, никогда не переживались как просто и только жизненные: они тотчас становились частью внутреннего мира и частью творчества. Обратно: написанное кем бы то ни было становилось реальным, жизненным событием для всех. Таким образом, и действительность, и литература создавались как бы общими, порою враждующими, но и во вражде соединенными силами всех, попавших в эту необычайную жизнь, в это «символическое измерение». То был, кажется, подлинный случай коллективного творчества»^[98].

Как и для мужчины-Аида^[99], для женщины, которая идентифицируется со стадией Царицы-Персефоны, значимым является ощущение собственной тайной власти над людьми или обстоятельствами, обретенной в результате манипуляций — с использованием своей красоты и сексуальной привлекательности или магических способностей.