Читать книгу - "Любовь и войны полов - Владимир Иванов"

Отчего бабушка его сильно любила и всячески ему благоволила, втайне научив ещё и курить. После этого деда, ей осталось несколько породистых собак, которых он дарил бабушке, коробки душистых египетских папирос, которыми её баловал, хотя сам не курил, да библиотека дорогих книг в кожаных переплётах. Да двое детей, да молодая вдова…

Тут-то и грянула, мать её, революция! Египетские папиросы кончились, библиотеку где пожгли, где растащили на самокрутки мужики, дорогих собак сожрали местные псы. Полный комплект. Остались лишь груды чертежей да «плохих» книг – т. е. негодных даже и на «козьи ножки». На них-то, и выжили. Иностранные чертежи оказались на французском батисте. Их отстирывали и обмётывали в дорогие платки. И, поскольку, через деревню постоянно гонялись, то белые за красными, то красные за белыми, то чехи за обоими, то…

Так, что если бабушку хорошенько потормошить, узнать можно было, многое. Но особенно мне нравились её рассказы про молодого красавца-белогвардейца, умиравшего в их госпитале прямо у неё на руках. Согласитесь, это было так красиво… После него остались толстые дневники, которые долго были в семье чем-то вроде вечернего чтения. Больше всего молодого графа угнетало то, что его мать-графиня должна была сама стирать бельё, как какая-нибудь портомойка… Это было ужасно! Хотя, конечно же, там было много и другого – интересного… Некоторые книги этого деда дошли до меня в очень приличном состоянии. Особенно мне запомнились толстые, в веленевых клетчатых переплётах сборники «Наука и Жизнь» начала века и французский и английские автомобильные альбомы. Сделаны они были удивительно. Я ни где и не видел больше таких. Они представляли собой нечто, вроде сдвоенной – на одном перплёте книги, которую можно было раскрывать одновременно в обе стороны. Сверху был нарисован цветной, блистающий лаком, красавец «роллс-ройс».

Когда вы переворачивали первую из стопки страниц слева, то у него открывался капот, а справа – багажник. Ещё страница слева – и снимается его переднее крыло, справа – заднее. И так далее. Короче, раскрывая книжку в обе стороны, вы разбирали и всю машину вплоть до её рамы, а последовательно закрывая, собирали автомобиль вновь. И весь этот автомобиль – со всеми его потрохами – был как у вас, на ладони. Было там и ещё несколько моделей. Я очень любил ими заниматься и до сих пор, никак не могу понять, почему именно так, тне делают сегодня уже и все остальные технические инструкции и учебники? Почему?!.

Очень нравились мне и толстые дорогие книги о разных обитателях животного мира. Великолепные иллюстрации в которых, были дополнительно закрыты сверху ещё и очень нежной папиросной бумагой, по которой были чётко прорисованы контуры всех животных, рыб и птиц, но уже под номерами. Это было также очень удобно…

Таким образом, в семье у меня образовалось нечто вроде собственной культурной плантации, которую я периодически обходил по всем её 4–5 пунктам. И в каждом из них, меня всегда ждало какое-нибудь открытие, сообщение, игра, книга или подарок. Постепенно я освоил и всех наших дамских кавалеров, находя каждому из них, занятие по душе. Обожатель старшей, обычно покупал мне оружие, а младшей делал или рисовал самолёты. Мне кажется, что моя путёвка в жизнь определила и их дальнейшие судьбы: первый стал военным врачём (и, естественно, заядлым охотником), а вот второй закончил лишь МАИ, хотя и с красным дипломом, но был всего лишь директором какого-то НИИ, хотя его и приглашали тогда на работу к «какому-то Королёву».

Понятно, он предпочёл вернуться в Сибирь! И, довольно любопытно рассказывал о своей практике в КБ Туполева. Особенно его поразил случай, когда он чертил что-то на своём кульмане, где в громадном цеху-ангаре их стояли сотни, как вдруг – прямо у него над ухом, этот самый Туполев, вдруг, дико заорал:

– «Сколько раз вам надо ещё говорить, чтобы вы не ставили бы размеры?!!»

Еле его успокоили, указав, что это практикант. Больше всего его поразило, что тот вовсе и не вглядывался в чертежи – просто быстро шёл себе по длинному проходу, меж сотнями кульманов. А вот, поди ж ты – увидел в момент! Что было просто невозможно физически!!.

Зато у него была самая лучшая личная библиотека, из тех, что я видел. Это в советское-то время! А этого добра я перевидал немало потом и в Ленинграде. Лично у меня был свой критерий всех библиотек – я всегда прикидывал, сколько бы книг я из неё выбросил. И, его библиотека, была, хотя и не большой – она занимала всего стеллажей 8–9 в большом зале – но вот из неё я бы и одной не выбросил!..

Но иногда, когда это не совсем вписывалось в мои планы, я вежливо интересовался у них, не собираются ли они к себе домой? Не пора ли, им?! Обычно они очень быстро убегали, но ещё быстрее прибегали к маме наши девушки. Все в слезах и соплях…

Так, что с посадочной площадкой в смысле интеллектульного и прочего земного доразвития, всё было здесь в ажуре… Обычно я совершал свои обходы с какой-нибудь книжкой – мне её читал сначала один, потом другой, потом… Если же к этому ещё и добавить многочисленных гостей и наши поездки к ним, то жить было можно. Вполне. Из папиных друзей мне хорошо запомнились Мартыновичи со своей шикарной машиной – это был знаменитый роскошный сталинский любимец. Уже и не помню – не то ЗИС-110, не то ЗИС-111: там ещё были такие, очень удобные дополнительные откидывающиеся сидения в салоне. А с мамой мы ходили, в основном, к её подруге Элеоноре. У этой самой Элеоноры были тоже всякие очень забавные машинные лабиринты, которые я больше ни где, не видел. Даже в Японии…

Сибирь есть Сибирь. Сюда ссылали, сюда сбегали. Ссыльные, воры, чиновники и местные подкулачники. Причём чёткая граница меж ними отсутствует. Но ведь и Америка возникла из беглых каторжников! Чего-чего, а уж незаурядных людей, здесь всегда хватало. Правда, сейчас Красноярск уже напоминает большое бестолковое стойбище, в котором сцепились две силы. Обе невежественные и ему чуждые – «перекати поле» с Запада и свои «подкулачники из глубинки». Неизвестно, что хуже. А ведь, когда-то, это был действительно, один из культурнейших городов Сибири. «Сибирские Афины»…

Сегодня в это уже трудно поверить. Ларьки, бары-пивнушки, да отстойники для колхозников: «пед», «сельхоз», «техноложка». Знают ли родители в деревнях, чем занимаются их дети в этом «красноярском пивном треугольнике»?! Тротуары стали красивые, вот только приличные люди по ним давно уже не гуляют, а толкается всякий сброд – не то искатели приключений, не то сутенёры, да проститутки…

Но так было не всегда. Лицо города раньше делало не «неизвестно что», а ссыльная интеллигенция Ленинграда. Хотя эпицентр культуры тогда находился, понятно, в Магадане, где даже участковые врачи были с научными степенями. Это вам не нынешние времена, когда… Ага… Так, что, всё здесь тогда было чинно и благородно. Везде царили вежливость и предупредительность. На автобусных остановках люди обязательно спрашивали друг у друга «кто последний?» и только после этого занимали свою очередь.

И, если, человек уже ставил ногу на подножку, а кондуктор говорил ему: «Гражданин, посадка окончена!» – то он сразу убирал свою ногу с подножки!..

Веяние высокой культуры коснулось и нас – из Ленинграда был тренер брата Вергазов и наша соседка Ольга Степановна – «видная троцкистка». Более безобидное и неприспособленное к жизни существо трудно было себе и представить. Это была обычная великовозрастная дуля-гимназистка. Старая дева. Мадмуазель, понятно, были с причудами. В жизни у неё было две страсти: преферанс и суды. По ночам она долбалась, где-то, в свой преферанс, подлетая на мизерах, а днём отсыпалась в судах, чтобы потом, наиподробнейшее, рассказать нам на кухне, кто, где, кого и зачем… Наши дети прозвали её «ЖивГаз» – «Живая Газета». Она эту свою партийную кличку знала и не обижалась. Во всяком случае, не очень. Даже когда, однажды ночью, наш бурундук забежал и в её комнату…