Читать книгу - "Отрицание смерти - Эрнест Беккер"

настоящий «он» – в символическом внутреннем «я» или в физическом теле. Эти феноменологические области различны. Внутреннее «я» представляет свободу мысли, воображения и бесконечное стремление к символизму. Тело представляет детерминизм и ограниченность. Ребенок постепенно узнает, что свободу как уникальную сущность тянет назад тело и его внешние половые органы, определяющие, «кем» он на самом деле является. По этой причине для взрослого проблема половой принадлежности стоит так же остро, как и для ребенка: отсутствует физиологическое решение проблемы того, кто мы и почему оказались на этой планете. На самом деле, это страшная угроза. Человеку не сообщается, кем он на самом деле является глубоко внутри, и над каким особенным даром он должен работать в этом мире. Поэтому очень сложно заниматься сексом без вины, потому что тело бросает тень на внутреннюю свободу личности и «настоящее я», которое – через сексуальный акт – сводится к стандартизированной, механической и биологической роли. Что еще хуже, внутреннее «я» вообще не принимается во внимание; тело полностью берет верх над целостной личностью, и такого рода чувство вины заставляет внутреннее «я» сжиматься под угрозой исчезновения.

Вот почему женщина просит заверить ее, что мужчина хочет «ее», а не только «ее тело». Она болезненно осознает, что в сексуальном акте легко можно обойтись и без ее собственной уникальной личности. А раз так, от нее можно спокойно избавиться. Суть в том, что обычно мужчине нужно только тело, а вся женская личность сжимается до простой животной роли. Экзистенциальный парадокс исчезает, и никто не имеет особой человечности, чтобы этому воспротивится. Один из творческих способов преодоления такой ситуации заключается, конечно же, в том, чтобы позволить этому произойти и смириться с судьбой. Это то, что психоаналитики называют «регрессия на службе эго». На время человек становится только своим физическим «я» и таким образом избавляется от экзистенциального парадокса вины, следующего за сексом. Любовь – это отличный ключ к такого рода сексуальности, поскольку позволяет индивидууму сжать свое «я» до животных измерений без страха и вины. На их место приходит доверие и убежденность, что его отличная от других внутренняя свобода не будет сведена на нет животной покорностью.

Первичная сцена

Сейчас самое время обсудить еще одну психоаналитическую идею, которую часть обходят вниманием: так называемую «травму первичной сцены». Взгляд психоаналитиков-ортодоксов заключался в том, что, когда ребенок становится свидетелем сексуальных отношений между родителями (первичная сцена), он получает глубокую психологическую травму из-за того, что не может принять в этих отношениях участие. Фрейд говорил о действительной «стимуляции сексуального восхищения от созерцания родительского коитуса»21. Столь категорично высказанная идея кажется довольно невероятной, но мы должны помнить, что Фрейд гордился собой за открытие детской сексуальности. У других психоаналитиков идея получает несколько иной акцент. Так, по словам Рохейма[41], первичная сцена представляет исполненное желание ребенка воссоединиться с матерью; но он видит своего отца на том месте, где хочет оказаться сам, и вместо полной идентификации с заботливой матерью ощущает «насильственное движение» борьбы. Наконец, Ференци – который увлеченно изучал воздействие родителей на ребенка, – дает немного другое определение, отличное от решительной формулировки Фрейда:

Если ребенок становится свидетелем интимных отношений между родителями на первом или втором году жизни, когда он уже может чувствовать возбуждение, но не может достаточно адекватно выражать такии эмоции, то результатом такого наблюдения может стать детский невроз2223.

Таким образом, Рохейм и Ференци на самом деле говорят о чем-то отличном от предмета исследования Фрейда. Рохейм говорит об идентификации с матерью, представляющей собой абсолютную поддержку ребенка, и о детской неспособности понять отношения объекта любви с другими объектами вроде собственного отца. Ференци говорит о том, что ребенок переполнен эмоциями, которыми он не может управлять. Именно здесь и возникает более экзистенциальная интерпретация проблемы. Ребенок использует тело как личное causa sui, и отказывается от этого проекта только тогда, когда понимает его невозможность. Выбор любой из альтернатив является для него вопросом жизни и смерти. Даже став чуть старше, многие из нас испытывают неприязнь и разочарование от мысли о том, что наши родители занимаются сексом; кажется, что это не самый «правильный» их поступок. Думаю, причина заключается в том, что увиденное ставит нас в тупик. Родители представляют собой утрату иллюзий от тела как от causa sui, они одновременно выражают комплекс кастрации, разочарование в теле и страх перед ним. И даже больше – они сами живое воплощение культурного взгляда на мир, который ребенок должен усвоить, чтобы преодолеть безвыходное положение, в которое его завело тело. Когда они сами не выходят за пределы тела в наиболее интимных отношениях, ребенок вынужден столкнуться с неким тревожным замешательством. Как его борющееся эго может справиться с этими хитрыми посланиями и извлечь из них какой-то смысл? Еще можно добавить, что вполне конкретные бормотание, стоны и движения наваливаются тяжелым грузом, особенно в моменты страха перед телом, который ребенок пытается преодолеть. Если он пытается вернуться к телесной роли и подражать своим родителям, они приходят в беспокойство или ярость. Ребенок может почувствовать, что родители его предали: они оставляют свои тела для самых близких взаимоотношений, но отказывают ему в них. Они препятствуют телесности со всей силой, которая у них есть, но в то же время сами предаются ей со всепоглощающей местью. Если собрать все это воедино, то можно увидеть действительно травмирующую первичную сцену, но не потому, что ребенок не может включиться в половой акт и выразить свои собственные импульсы, а больше потому, что первичная сцена сама по себе является сложным символом, объединяющим в себе ужас от тела, предательство культурного супер-эго и полную блокаду любого действия, которое ребенок может совершить в данной ситуации, или ее простого и ясного понимания. Это символ множественной тревожной связи.

Тело, таким образом, это животная судьба каждого из нас, с которой мы вынуждены в некоторых случаях сражаться. В то же время оно дает опыт и ощущения, а также устойчивое удовольствие, которого не хватает внутреннему символическому миру. Неудивительно, что человек в решении сексуальных проблем стоит перед сложным выбором; потому Фрейд и отмечал чрезвычайную важность секса в человеческой жизни – особенно в невротических конфликтах своих пациентов. Секс – это неотъемлемая часть человеческого смятения в отношении смысла жизни, безнадежно разделяющегося на две сферы – символы (свобода) и тело (судьба). Вполне естественно, что большинство из нас никогда не отказываются от детских попыток ребенка использовать свое тело и его органы как зáмок или устройство для магического управления миром. Мы