Читать книгу - "Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить - Фрэнк Фаранда"

В начале моей работы психологом у меня была пациентка по имени Шерри, испытывавшая сильную тревогу. Ее постоянно одолевали туманные предчувствия какой-то приближающейся беды. Главным симптомом было постоянное беспокойство, сопровождавшееся раздражительностью, бессонницей и мышечной слабостью. Она точно одержимая составляла планы и списки, а говорила так быстро, что я едва успевал следить за ее речью. Шерри не делала пауз, и, если я хотел вставить слово, мне буквально приходилось прерывать ее.

Находиться рядом с ней было тяжело. Шерри словно вся вибрировала и казалась наэлектризованной. Самым, однако, удивительным и озадачивающим было то, что она пришла не ради лечения своей тревожности. Двадцатитрехлетняя Шерри, очень успешная молодая женщина, была убеждена, что имеет огромный нераскрытый потенциал и настолько нуждается в самосовершенствовании, что если не поторопится, то в буквальном смысле потеряет будущее, которое ей «суждено». Разумеется, я, начинающий психотерапевт, не представлял, как с ней работать.

Для многих из нас тревожность – это калечащая болезнь, ограничивающая свободу и пожирающая жизненные силы^[55]. Как мы узнали во введении, с тревожностью в тот или иной период своей жизни сталкивается около трети взрослого населения. Это существенная часть нашего общества. К тревожности относятся и включаются в ее статистику такие нарушения, как фобии, обсессивно-компульсивное расстройство, паническое расстройство и посттравматический стрессовый синдром. Запущенные тяжелые формы тревожности такого рода могут приводить к бессилию и виктимизации, человек теряет интерес к жизни, самоуважение и в конечном итоге – свое «я».

Интересно, что тревожность, оказывается, существует во всех культурах. Хотя современный образ жизни на Западе ее обострил, исследования свидетельствуют, что на Востоке и в развивающихся странах наблюдается практически тот же уровень тревожности, что и в Соединенных Штатах^[56]. Различия, которые выглядят кросс-культурными, скорее касаются предмета и форм тревожности и в меньшей степени – масштабов лежащего в ее основе физиологического и психологического дистресса.

Например, в 1967 г. Сингапур охватила странная тревога. Многие мужчины перепугались, что гениталии втянутся в брюшную полость. Беспокойство было таким сильным и неотвязным, что клиники переполнились встревоженными мужчинами, испуганными возможностью подхватить «болезнь» и умереть. Что вызвало эпидемию – и по сей день остается тайной^[57].

Однако большинство из нас под «тревожностью» подразумевают то, что происходило с Шерри. Как и Шерри, многие из нас имеют так называемое генерализованное тревожное расстройство (ГТР). Этот тип нарушения чаще всего демонстрирует главное различие между Страхом и тревожностью. Если Страх – это нейробиологическая защитная реакция на наблюдаемую угрозу, то тревожность, напротив, – беспредметный страх, при котором угроза является неопределенной или скрытой.

По моему профессиональному опыту, ГТР – это состояние, проявляющееся в широком спектре, от самых тяжелых форм, как у Шерри, до слабо выраженных, не дотягивающих до диагностических критериев. Многие из нас живут с легкой степенью ГТР, и часто кажется, что это нормальное следствие современной жизни^[58]. С такой тревогой часто справляются «народными» методами вроде бокала вина в пять часов вечера, пары косячков, когда уложены дети, или даже при помощи «Ксанакса»^[59] в особо тяжелый день.

Под гнетом требований западного общества нам уже кажется невозможным избежать этого типа тревожности, который, пожалуй, становится для нас более привычным и непатологическим состоянием по сравнению с депрессией. Трудно даже примерно сказать, сколько раз я слышал от пациентов: «Да ладно, пустяки, я просто чуточку тревожусь». Зачастую это говорится, чтобы показать, что состояние, создающее дистресс возбуждения и беспокойства, которым они маются, – просто мелочь. И хотя я-то убежден, что эти пренебрежительные заявления нередко являются защитой, способом обесценить или избежать того, что стоит за тревогой, – часто это говорится вполне искренне. Однако настолько выраженная обеспокоенность и опасения, как у Шерри, – совершенно другое дело.

Все мои попытки заставить Шерри увидеть в своей тревожности проблему были отвергнуты. Всякий раз, как я просил ее замедлиться, погрузиться в свои телесные ощущения или соприкоснуться со своей внутренней эмоциональной жизнью, она яростно сопротивлялась. Я никогда прежде не встречал человека, более преданного своей тревожности, чем Шерри. Она искренне беспокоилась о будущем, особенно о том, что не сумеет ответить на вызовы, с которыми может встретиться.

Я же, будучи новичком, попался в ловушку, стараясь убедить Шерри или укрепить в мысли, что она незаурядна, а значит, беспокоиться не о чем. Я попытался осторожно высказать предположение, что ее может тревожить что-то более глубокое, чего она пока не осознает, но все мои усилия были тщетны. Она упорно продолжала терзать себя жестокой самокритикой, лишь усугублявшей тревожность. Когда все было сказано и сделано, Шерри уверилась, что ее тревога оправданна.

Помню, однажды я предложил ей представить, что произошло бы с ней, не будь она такой тревожной. Она с улыбкой взглянула на меня и спокойно сказала: «Думаю, я бы умерла».

Что нас донимает?

Прежде чем глубже разобраться в прогнозе Шерри на собственное будущее, следует признать, что оценка ею тревожности не лишена некоторых оснований. Исследования, начавшиеся более столетия назад, свидетельствуют, что тревога может повышать результативность нашей деятельности^[60]. Говард Лидделл, один из первых исследователей тревожности, в 1949 г. предположил, что тревога – это «тень интеллекта»^[61] и, следовательно, неизбежный аккомпанемент жизни образованного и культурного человека. Дэвид Барлоу, считающийся автором «библии» тревожности, пошел еще дальше: «Без тревожности почти ничего нельзя было бы добиться. Достижения спортсменов, артистов, руководителей, деятелей искусства и учащихся были бы ниже; угасла бы креативность; невозможно было бы вырастить урожай. И все мы впали бы в идиллическое состояние, о котором давно мечтает наше торопливое общество: проводили бы свой век, полеживая в тени дерева. Для нашего биологического вида это было бы так же гибельно, как атомная война»^[62].