Читать книгу - "Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - Максим Иванович Малявин"

это время так и жил на вилле с отцом, который заливал стресс вином. Ну и дозаливался. В 40 году Гней Домиций Агенобарб умер от честно заработанного асцита (а тот, скорее всего, возник из-за цирроза, который, в свою очередь… ну вы понимаете). Наследниками движимого и недвижимого имущества стали сын и император (тот ввел занимательную практику – отписывать ему в завещаниях часть того, чем владели при жизни). Поделили все по-императорски: Калигуле виллы, земельные наделы и семейную казну, а мальчонке – родовое имя и какое-никакое содержание. Ну и к тетушке Лепиде (вернее, Домиции Лепиде Младшей) его на проживание определили: женщина не бедствует, слуг и рабов полон дом, так что не пропадет.

А в 41 году Калигулу все же подловили и прирезали неугомонные заговорщики. И Сенат, заикнувшись было о реставрации обожаемой ими республики, быстро утерся, когда преторианцы сказали свое веское «Ша!» и бабой на чайник усадили на трон нового императора, Клавдия. Вот тогда и вышла двум сестрам Калигулы амнистия. Обе страшно обрадовались: Пандатерия – это, конечно, много моря и солнца, но уж сильно много, да и сыт ими не будешь, а поскольку братец велел оставить их там на полном самообеспечении, диета получилось жесткой. Много ли заработаешь на еду, ныряя за морскими губками и продавая их аборигенам?

Сын вернулся к матери – и события вокруг будущего императора продолжили свиваться тугой пружиной.

Амнистия-то Юлии Агриппине вышла, и радость от встречи с сыном была неподдельной, но в целом ощущения от возвращения в Рим были двойственными: будто камень, что упал с души, угодил аккурат по мизинцу на ноге. Имущество-то братец присвоил и пристроил, и вот так вот просто фарш обратно не прокрутишь. Правда, дядя Клавдий решил дело по-родственному: велел он Гаю Саллюстию Криспу Пассиену быстренько развестись со своей второй женой, Домицией Лепидой Старшей – мол, сам понимаешь, политическая и родственная необходимость, ты уж потерпи, а я тебя скоро второй раз консулом сделаю, – и жениться на Агриппине Младшей. И вскоре мать с сыном уже стояли на пороге роскошной виллы: мы к вам пришли навеки поселиться, хотели попросить у вас приют.

Вопреки ожиданиям тех, кто помнил, как отжигали сестрички при Калигуле, Юлия Агриппина всячески старалась показать, что она встала на путь исправления и сотрудничества с администрацией: без мужа из дому ни ногой, да и его на мероприятиях сопровождает, если только он сам распорядится, политикой не занимается – словом, образцово-показательная римская матрона. И это притом что красавица и в полном цвете своих тридцати трех.

А вот политика взревновала: как это так? Мною не занимаются? Ну так я сама тобой займусь! Супруга императора Клавдия, Валерия Мессалина (да, та самая, имя которой в Риме стало нарицательным из-за ее похождений), весьма настороженно отнеслась к реабилитации бывшей соратницы по корпоративам у Калигулы. Логика была проста: мало того что эта стервь пришла на все готовое на место ее тетушки, Домиции Лепиды Старшей, так еще и отпрыск ее, мелкий Луций Домиций, который Нерон, был на три с небольшим года старше ее собственного сына, Британника. И вероятность того, что империю унаследует он, а не Британник, была ненулевой. Вывод? Наследник должен остаться один. Эй, наемники! Вам как: натурой или ауреусами? Правда, охраняли виллу Гая Саллюстия хорошо, а однажды работники плаща и кинжала, если верить легенде, сами сбежали из спальни мальчонки, роняя калиги и посылая ad corvi эту fellatrix[5], их нанимательницу. И немудрено: на подушке у пацана, свернувшись кольцами, сторожила его сон змеюка! Так что история про мальчика, который выжил, родилась сильно раньше Гарри Поттера.

«Вот ведь lupa[6]!» – досадовала Мессалина, видя, как терпит фиаско очередная детоубийственная попытка и как набирает в Риме популярность соперница. «За lupa ответишь! – фыркала Агриппина и целовала в лобик своего мальчика: – Вырастешь – на таких плохих тетеньках не женись! Впрочем, на их дочерях можешь попробовать». И когда в 47 году вдруг помер Гай Саллюстий, Мессалина едва ли не громче всех пыталась убедить Клавдия, что вовсе не от счастья и не от перенапряжения на любовном ложе была та смерть, а просто кое-кто, не будем показывать пальцем, подозрительно хорошо знает фармакологию. Клавдий же лишь отмахнулся. Он, к слову, вообще в эти дрязги старался не вникать: ни когда Мессалина наемников подзуживала (ну да, пальчиком грозил и ругался, но не более того), ни вот теперь. И в 48 году, когда вскроется заговор распутной женушки, он тоже будет долго колебаться, принимая решение об аресте и суде.

Зато позже, когда ему доложат об успешном самоубийстве заговорщицы (ну пришлось легату ей помочь, но это уже детали), Клавдий лишь попросит налить ему побольше вина – то ли помянуть, то ли отметить.

Когда Мессалина покинула этот мир, а Сенат применил к ее имени проклятие памяти (и снова, как вы уже догадываетесь, безуспешно), обнаружилось, что умение ждать и подправлять ситуацию в нужную сторону может давать обильные и очень вкусные плоды. Оказалось, что с самого возвращения с Понцианских островов вокруг нее понемногу собирались те, кому покойная жена Клавдия успела оттоптать самое больное или дорогое. Этакий милый междусобойчик людей, имеющих в Вечном городе приличный политический вес. И был среди них Марк Антоний Паллант, императорский казначей, из вольноотпущенников. Взгляд тут, слово там – и вот уже Паллант делит ложе с красавицей. И слушает чарующие песни ночной кукушки. Ну и кого, по-вашему, казначей стал прочить в жены овдовевшему Клавдию? Да и сама Агриппина теперь уже не стеснялась лишний раз мелькнуть перед императором и ненароком так то глазками стрельнуть, то окружностями качнуть, то томных ноток в журчание речи добавить. В общем, тот попал и пропал. И 1 января 49 года они поженились. А через год Клавдий усыновил тринадцатилетнего Луция Домиция, и звать пацана стали теперь Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик. Еще один шаг к трону стараниями матери был сделан – на этот раз более широкий и твердый.

Едва успев помянуть Мессалину и жениться на Агриппине Младшей, Клавдий осознал, что лох – это судьба, а органолептически определяемая сахаристость хрена и редьки не имеет статистически достоверной дельты. К своей цели эта красавица шла с напором и неотвратимостью боевой квинквиремы. И вскоре изрядную долю реальной политики империи, особенно внутренней, вершила именно она. На нужные должности назначались нужные люди – причем с таким прицелом, чтобы в нужный момент сын, став императором, оказался в хорошей и лояльной компании. Так, вернулся из ссылки Луций