Читать книгу - "Ангарский сокол - Дмитрий Хван"

— Может, постреляем? — предложил Белов.

— Не думаю, что это хорошая идея, Брайан. Капитан вряд ли будет доволен нашей пальбой.

— А я бы пострелял, — задумчиво проговорил Микулич. — Что-то мы с Тимофеем опасаемся, как бы даны не захотели бы попробовать нас пощипать.

Я вопросительно посмотрел на Кузьмина, тот развёл руками:

— А что тут странного, Пётр Алексеевич? Обычное дело.

По рассказам Тимофея я вынес одно: в этом веке понятие «купец» и «пират» довольно размытое и может меняться в зависимости от ситуации, благоволящей к грабежу либо нет. Можно и попробовать попугать их либо озадачить. И всё-таки я настоял пока попридержать эту идею — не нужно лишнего шума, сейчас главное до Кристиании доплыть без проблем. Но карабины я приказал в ящики не убирать, а, заряженные, держать под рукой. Да следить за всяким движением датчан у надстройки. Лишний раз поостеречься — не лишнее. Да и вообще постараться не высовываться. Однако морпехи, соскучившиеся по настоящему морю, старались чаще бывать на палубе, наблюдая за работой датчан. Дело дошло до того, что боцман Бьёрн сам подошёл ко мне и посоветовал моим людям держаться подальше от его моряков.

А вечером второго дня пути в нашу каюту ввалился пропахший винным уксусом тип в донельзя грязной одежде. Он озирался по сторонам, не зная, чему удивляться: то ли сложенным на виду карабинам, то ли неведомой ему чистоте и уюту, царящему в каюте. Не найдя глазами того, к кому ему стоило бы обратиться, он сбивчиво и плаксиво заговорил, обводя горестным взглядом всех нас. Речь его продолжалась около пары минут, и даже я понял, что он повторял какой-то рассказ. По-видимому, что-то случилось с его сыном, так как он говорил «сён» и «книв», явно упоминал Архангельск и англичан, будь они неладны.

— Тимоха, он что, про сына и нож говорит?

— Да, он говорит, что его сына Кнуда ещё в Архангельске англы порезали. Корабельный костоправ говорит, что его сын помрёт, а он надеется, что среди нас есть хороший лекарь. Обещает денег.

— Ясно, скажи ему, что мы сейчас посмотрим. Брайан, доставай аптечку! Божедар, возьми чистого белья и воды.

То и дело стукаясь головами о низкие проёмы помещений, мы достигли нижней палубы, где лежал умирающий. Я сразу решил — Кнуда следует немедленно отнести к нам, состояние его позволяло это сделать. Сама рана оказалась неопасной, но грязный нож сделал своё дело — у парня был сепсис, то есть заражение крови. По словам его отца, корабельного плотника Харальда, третий день сын его был в горячке. Кнуд бредил, жалуясь на головную боль.

— Тимофей! Надо его уносить, в этом душном и вонючем закутке ему точно лучше не станет, — сказал я Кузьмину, когда Белов, осмотрев раненого, жестом указал на потолок.

После того как матросы перенесли парня в нашу каюту и уложили на матрас, мы приступили к лечению. Для начала, конечно, выгнали из помещения датчан, и только потом Белов достал один из бумажных конвертов с заранее расфасованной дозой пенициллина. Брайан обмыл кожу вокруг раны тёплой водой и обработал её раствором жёлтого порошка, после чего дал ему глотнуть немного алкоголя. Сделав Кнуду одну внутримышечную инъекцию в триста тысяч единиц пенициллина хранимым как зеница ока шприцем, оставалось только ждать и надеяться на выздоровление молодого организма. На следующий день, когда воспаление спало, рану промыли спиртом и наложили повязку из льняного белья. В принципе опасений за Кнуда у меня было мало — наш препарат уже несколько лет использовался в Ангарии, и всегда с положительным результатом. Так же получилось и тут — через пару дней парень уже мог улыбаться и разговаривать, а к концу пути уже встал на ноги. Харальд со слезами радости на измождённом лице, не унимаясь, всё пытался сунуть нам свои жалкие монеты и золотое колечко, когда с изумлением и благоговением увидел оправившегося от предсмертного состояния сына. Матросы тоже были поражены столь удивительным выздоровлением умиравшего, удивились они и тому, что мы не взяли платы за свою работу. Даже капитан пришёл посмотреть на исцелённого Кнуда, после чего пристально взглянул на нас. А я вдруг подумал о том, а не спишут ли датчане, как истово верующие протестанты, такое выздоровление на помощь дьявола? Но, к счастью, подобного не случилось. Вот так мы сохранили для корабля помощника корабельного плотника, а для отца — сына.

В последнюю ночь на корабле к нам зашёл сам капитан Ханс Йенсен и, позвав меня и Тимофея за собой, направился на палубу. Там, не глядя на нас, он тихо поблагодарил за спасённого сына плотника и извинился за своего боцмана, вернув те полрубля, что мы отдали этому прохвосту за еду и воду. Далее он помедлил, как бы обдумывая, говорить ему следующую фразу или нет, но потом-таки решился. Стоя к нам боком и смотря в окружающую корабль туманную мглу, он начал говорить, а Кузьмин, наморщив лоб, пытался перевести его слова:

— Он говорит что-то вроде того, что ему плевать, кто мы на самом деле. Он хочет знать ответ на один вопрос: не затеваем ли мы что-либо против его короля?

Удивился я несказанно: а Ханс-то оказался не просто гордецом, но ещё и думающим человеком. Я попросил Тимофея попытаться объяснить ему, что их королю мы желаем только самого лучшего. И что мне очень хотелось бы с Кристианом встретиться.

— О, с этим проблем не будет! — отвечал Ханс. — Кристиан — добрый король, он постоянно принимает гостей и купцов.

В Копенгагене капитан Йенсен посоветовал найти Матса Нильсена, его старинного друга. Через него, сказал капитан, можно выйти на Ганнибала Сехестеда, а там и на короля Кристиана.

— Я напишу бумагу Матсу, если вы толком объясните, кто вы и для чего вам король. То, что вы не московиты, я и так вижу. Хотя вы одного языка с теми крестьянами. — Капитан лёгким движением пальцев указал на нижегородцев, оставшихся в каютах. — Мне просто интересно, что вы задумали.

Мне пришлось пустить в ход искусство двадцатого века — пропаганду и вещать информацию с каменной мордой диктора Центрального телевидения. Пришлось мне показать Хансу наши грамоты, револьверы, золотые монеты ангарской работы, подарив ему одну, и выдать козырь, давно уже разрабатывавшийся неугомонным Кабаржицким и чуть позже Граулем. Идея состояла в том, что наше княжество объявлялось наследником знаменитого мифического персонажа средневековых басен Европы — пресвитера Иоанна, христианского царя-священника, чьё царство европейцы помещали где-то на Востоке. Это где-то варьировалось от Африки до Индии, вот мы и хотели застолбить этот вариант для себя, ведь иных конкурентов у нас точно не будет. Обалдевший от подобного поворота Ханс потащил нас в свою каюту, где при тусклом свете масляной лампы он принялся сочинять письмо другу.

— Вот! С этим письмом идите прямиком к Нильсену, его каждая собака в Копенгагене знает, — дописал, наконец, письмо Йенсен. — В порту любого матроса спросите Матса Нильсена, вам скажут, куда идти.

После того как послы пресвитера сошли с «Хуртига» в Кристиании, к капитану, смотревшему им вслед, подошёл боцман:

— Я сразу понял, что это не московиты. А когда их главный, лишь поморщившись, отсчитал мне серебро, почти не глядя? Будь я проклят, если он не дал бы мне вчетверо больше, потребуй я столько!