Читать книгу - "Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни - Джордж Гриффит"

Пробил час и пришел Человек. В одно мгновение Говард со своей глупой тактикой был забыт, Дрейк стал нашим вождем, и за ним мы пошли в мрачном, ужасном молчании, пока между нами и кольцом кораблей вокруг адмирала Сидонии не осталось только половины расстояния пистолетного выстрела. Затем, как одна, прогремели наши пушки. Это был рев морского льва, набрасывающегося на добычу, и вместе с ним погребальный звон для Непобедимой армады. Мы пронеслись сквозь клубы дыма и пламени, развернулись и обрушили еще одну бурю на сбившихся в кучу «донов». Затем с севера донесся ответный грохот пушек Уинтера и Сеймура, и, когда мы уже три часа занимались этой мрачной, славной работой, сражаясь так яростно и ожесточенно, как только могли наши горячие сердца, подошел Говард с отставшими. Он тоже нырнул в битву, и величайший морской бой, закрутился быстрее и яростнее, чем любой другой морской бой, в котором когда-либо сражались люди.

Загнанный в угол английский лев клыками и когтями рвал эти гигантские корпуса в щепки, отбрасывал их в стороны, где они оседали и тонули, и бросался искать новую добычу. Мы заряжали и стреляли, давая «донам» то, за чем они пришли так далеко, и милю за милей мы гнали их сбившуюся, спутанную массу обломков по узким водам мимо Дюнкерка всю эту ночь и весь следующий день, и все, что осталось от самого могучего флота, уплывало вдаль, разбитое и беспомощное. Бой превратился в погоню.

С полудня начался дождь, и усиливающийся ветер уверенно задул на нидерландский берег, который, как мы полагали, вскоре станет могилой некогда Непобедимой Армады, а мы, держась с наветренной стороны от галеонов, наблюдали, как море бьет их, окружая и гоня их вперед, чтобы никто не мог спастись.

Еще три часа такого хорошего ветра, и испанский адмирал Сидония никогда больше не сидел бы под своими апельсиновыми деревьями в Порт-Сент-Мэри. Но этому не суждено было случиться. Снова ветер переменился, и опять «доны» были спасены. Ветер сменился на южный, и тогда все рули испанцев опустились, а все паруса поднялись. Перед испанцами открылось море, а сзади задул свежий бриз, и большие корабли, пошатываясь, пошли на север, а Эль Драке, изрешеченный пулями, без пороха, беспомощно следовал за ними.

Много лет спустя я узнал, что в память об этой нашей победе была отчеканена медаль, и на этой медали я прочел надпись на добром старом латинском языке: «Он дунул своими ветрами, и они были рассеяны» — благочестивая мысль, которая, как и некоторые другие, которые можно прочитать на надгробиях монархов, более благочестива, чем верна, ибо я, сражавшийся от начала до конца в этой долгой погоне и отчаянной битве, говорю вам, что трижды ветер пощадил Армаду в нашем долгом сражении вверх по проливу Ла-Манш, и в четвертый раз, как я только что показал вам, спас ее от самой страшной катастрофы из всех, потому что, когда западный ветер поворачивал к югу, между испанскими килями и нидерландскими грязями оставалось всего пять морских саженей.

Так что не переменчивым ветрам нынешняя Англия обязана своим спасением, а скорее тем крепким английским сердцам и сильным английским рукам, которые завоевали для нее свободу в течение этих шести роковых дней и ночей, и тому благородному мужеству, и преданной стойкости людей, которые снова и снова бросались в бой независимо от того, сражался ли ветер на их стороне или против них, не зная ничего, кроме опасности, угрожавшей Англии, и их долга спасти ее. Только когда Гравлин был потерян и отвоеван, а южный ветер вырвал добычу из наших рук, поднялись волны и шторм ударил по тому, что мы пощадили от Великой армады Филиппа, и началась ее окончательная гибель. А теперь вернемся к моей истории.

Мы гнались за ними по Северному морю, пока корабль за кораблем они не скрылись из виду в тумане дней и тьме ночей, и тогда сэр Филип и я, полагая, что сделали все, что могли сделать настоящие мужчины для безопасности Англии и ее все еще незапятнанной чести, развернули оба наших побитых боями и штормами корабля и взяли курс на Ньюкасл.

Но как рассказать о том, что ожидало нас вместо милого теплого приема, на который мы рассчитывали? Мы высадились на берег, оседлали лошадей и с пылом истинных влюбленных поспешили в поместье Кэрью, где вместо ожидавших нас новобрачных нашли только бедную старую Марджори, ломавшую руки и рыдавшую в пустых комнатах этого заброшенного дома, которая между рыданиями рассказала, как накануне вечером испанская каравелла и пинас пришли под покровом темноты в поисках воды и провизии, разграбили поместье от крыши до подвала и снова ушли в море, забрав с собой тех, кто был для нас дороже всего на свете, дороже всей добычи, которую завоевал могучий флот короля Филиппа, и все же, увы, бесценных!

Мы вернулись в Ньюкасл, подгоняемые одной-единственной мыслью в страдающих сердцах: вырвать наших любимых из рук «донов», пока еще не поздно, или отомстить за них так, что об этом можно было бы рассказывать много дней, если бы вообще кто-нибудь останется, чтобы рассказывать.

Наши два судна, как можно догадаться, никак не годились для этого дела. Но, как я сказал себе в старой языческой манере, боги были благосклонны к нам в час нашей беды, потому что, вернувшись в Ньюкасл, мы нашли прекрасный новый корабль, только что спущенный на воду и готовый к выходу в море — замечательный фрегат водоизмещением около 800 тонн, построенный для каперства в Испанской Америке.

Деньги тогда, как и в наши дни, могли творить чудеса, и мы тратили их не скупясь. Порох и ядра, провизия и вода загружались на борт как по волшебству, пока от киля до люков «Безжалостный», как мы переименовали корабль в своем горьком гневе, не наполнился, и через два дня после высадки мы спустились по реке и снова вышли в море вслед за удирающими испанцами.

Четыре дня и четыре ночи мы держали путь на север, мчась по длинному зеленому морю, пока утром пятого дня не увидели галеас, идущий под парусами и веслами, наполовину затопленный, с рваными парусами и спутанным такелажем. Теперь нас не сдерживала осторожная тактика, и приказы адмирала не обуздывали нашу горячую, яростную ненависть. Это были испанцы, и нам этого было достаточно.

Мы делали четыре фута хода против их одного, так что мы поставили более легкие паруса и, едва задав курс, мы уже