Читать книгу - "Мари. Дитя Бури. Обреченный - Генри Райдер Хаггард"

– Мамина, – прервал я ее. – Я не хочу быть королем зулусов.

– Нет-нет, хочешь, потому что каждый мужчина жаждет власти и лучше править тысячами и тысячами храбрых чернокожих людей, чем прозябать в безызвестности среди белых людей. Ты только подумай, подумай! Земля наша богата. Твои знания и опыт сделают наши войска непобедимыми, ведь, обладая богатством, ты сможешь дать им ружья и даже «потом-потом» с «громовыми глотками»^[88]. Королевство Чаки не сможет сравниться с нашим, потому что тысячи воинов будут спать с копьями в руках в ожидании твоего клича. А захочешь – возьмешь Наталь и сделаешь белых своими подданными. Или, может, безопаснее будет вовсе не трогать их, а то из-за большой зеленой воды к ним на помощь приплывут другие белые. Лучше пробиться на север, где, как мне рассказывали, лежат обширные и богатые земли, где ни кто не станет оспаривать нашего владычества…

– Постой, Мамина. – У меня перехватило дыхание: масштаб честолюбивых замыслов девушки буквально подавлял. – Видно, разум оставил тебя! Как ты собираешься все это воплотить?

– Я не безумна, – ответила она. – Я из тех, кого называют великими, и ты хорошо знаешь, что все это мне по силам, но не одной – я всего лишь женщина, всех женщин связывают путы, – а вместе с тобой: ты перережешь путы и поможешь мне. У меня есть верный план. Вот только, Макумазан… – добавила она изменившимся голосом, – пока я не буду знать, что ты поддержишь меня, я не расскажу о нем даже тебе, ты ведь можешь проболтаться, например во сне, и огонь, что пылает в моей груди, угаснет… навсегда.

– Если уж на то пошло, я и сейчас могу проболтаться, Мамина.

– Нет. Такой мужчина, как ты, не станет болтать о глупой девушке, которой случилось полюбить его. Но если мой план начнет работать и ты услышишь о смерти королей или принцев, все может сложиться иначе. Ты во сне можешь сказать, мол, я знаю, где живет та ведьма, что накликала эти беды.

– Мамина, остановись, замолчи! Даже если не принимать в расчет твои мечты, могу ли я лгать твоему другу Садуко, который день и ночь говорит мне о тебе?

– Садуко! Пф-ф! – фыркнула она, изобразив пренебрежительный жест рукой.

– И разве я могу, – видя, что карта Садуко бита, продолжил я, – лгать моему другу Умбези – твоему отцу?

– Отцу! – рассмеялась она. – А разве ему не понравится стать великим рядом с тобой? Еще вчера он убеждал меня отделаться от надоевшего Садуко и выходить за тебя, ведь тогда у него будет надежная опора.

Умбези оказался явно более слабой картой, чем Садуко, и тогда пошла в ход другая:

– Мамина, разве могу я способствовать тебе отправиться по пути, который в лучшем случае непременно станет красным от крови?

– Почему нет? Ведь мне все равно суждено идти по этому пути, с тобой или без тебя, разница лишь в том, что с тобой он приведет к славе, без тебя – может статься, к шакалам и стервятникам. Кровь! Пф-ф! Много ли значит кровь в Зулуленде?

Третья карта бита, и я выложил последний козырь:

– К славе или не к славе, этот путь не по мне, Мамина. Я не стану разжигать войну среди народа, оказавшего мне гостеприимство, или же замышлять заговоры против его вождей. Как ты только что сказала, я ничто, незаметная песчинка на берегу моря, но лучше пусть я останусь песчинкой, чем превращусь в зловещую скалу, что притягивает к себе небесные громы и молнии и насквозь пропитана жертвенной кровью. Я не грежу троном и властью над белыми или черными и иду своей тропой к тихой могиле, и путь мой, хоть, возможно, и не вполне бесславный, – совсем не то, что ищешь ты. Я сохраню в тайне твой план, Мамина, но, поскольку ты так красива и мудра и говоришь, что любишь меня, – за что я бесконечно благодарен тебе, – молю тебя, отступись, оставь эти страшные мечтания. Сбудутся они или нет, в любом случае, оставив этот мир, тебе придется трепетать, давая о них отчет перед Творцом на Небесах.

– А вот и нет, – ответила она с гордой усмешкой. – Когда твой Творец засевал мое семя, если, конечно, он так и сделал, он посеял мечты, которые стали частью меня, и я всего лишь верну принадлежащее ему, с цветком и плодом, то есть с выгодой… Хорошо, с этим покончено. От величия ты отказываешься. Тогда скажи мне, если я утоплю свои мечтания в великой воде, привязав к ним камень забвения и сказав: «Покойтесь здесь, мои мечты, ваш час еще не настал», если я сделаю так и предстану пред тобой как простая женщина, которая любит и клянется духами ее предков ничего не замышлять и не делать без твоего благословения, – будешь ли ты хоть немножко любить меня, Макумазан?

Я молчал, не находя ответа: она буквально прижала меня к стене. Более того – вынужден признаться в своей слабости, – я, как это ни странно, расчувствовался. Эта красивая девушка с ее «огнем в груди», эта женщина, столь не похожая на всех женщин, которых я когда-либо знал, словно зацепила своими изящными пальчиками нити моего сердца и тянула меня к себе. Искушение было велико, и в ушах моих зазвучали слова старого Зикали, сказанные им в Черном ущелье, и его оглушительный смех.

Мамина скользнула ко мне, обвила меня руками и поцеловала в губы, и я, кажется, ответил на ее поцелуй – не припомню, что в тот момент делал или говорил: голова моя шла кругом. Когда она прояснилась, Мамина уже вновь стояла передо мной, задумчиво глядя на меня.

– Надо же, – наконец проговорила она с легкой усмешкой, показавшейся мне одновременно и насмешливой, и дразнящей. – Ты, мудрый белый человек, попался в сети бедной черной девушки, но я докажу тебе, что она может быть великодушной. Думаешь, я не читаю твое сердце? Думаешь, не знаю, что ты веришь, будто я принесу тебе позор и гибель? Так и быть, Макумазан, я отпускаю тебя, ведь ты поцеловал меня и говорил слова, которые, быть может, уже позабыл, но которых не забуду я. Иди своей дорогой, Макумазан, а я пойду своей: белый человек не должен марать себя прикосновением моего черного тела. Иди своей дорогой, но одно я запрещаю тебе: не смей думать, что ты слышал здесь лживые речи и что я ради каких-то своих тщеславных целей пустила в ход свои женские чары. Я люблю тебя, Макумазан, люблю, как никто не будет тебя любить до конца дней твоих, и сама я никогда не полюблю другого мужчину, сколько бы раз ни выходила замуж. Кроме того, ты должен пообещать мне, что еще один только раз, один-единственный раз в моей жизни, если я того пожелаю, ты вновь меня поцелуешь, и сделаешь это прилюдно. А теперь, пока ты не совершил безумства, забыв о достоинстве белого человека, – прощай, о Макумазан. В следующий раз мы встретимся с тобой просто друзьями.

С этими словами Мамина ушла, а я почувствовал себя таким ничтожным, как никогда в жизни ни до, ни после встречи с ней, ничтожнее даже, чем в присутствии Зикали Мудрого. Зачем, с какой целью она сначала довела меня до безумия, а затем отказалась воспользоваться его плодами? И по сей день я не в состоянии дать ответа на этот вопрос. Могу лишь предположить, что она действительно любила меня и побоялась вовлечь меня в свои интриги и тем самым принести мне несчастья. А может быть, она была настолько умна, что понимала – как никогда не смогут соединиться масло и вода, так и мы с ней несоединимы.