Читать книгу - "Прекрасная Габриэль - Огюст Маке"

— Объяснитесь, — сказала герцогиня, несколько успокоенная словами такого знатного человека.

— Король приглашает вас на полдник в Лувр сегодня после вечерней службы.

— Что это за насмешка?

— Это вовсе не похоже на насмешку.

— Король, как вы его называете, и я смертельные враги и не можем полдничать вместе.

— Кажется, его величество не такого мнения, потому что вас ждут в Лувр, и его величество изволил сказать мне, что ему будет очень неприятно, если вы не приедете.

Сказав эти слова с совершенной вежливостью, Сен-Люк, делая вид, будто не замечает волнения герцогини, низко поклонился и ушел, между тем герцогиня как сумасшедшая бросилась к окну, растворила его настежь и, видя всеобщую суматоху, белые шарфы, слыша крики радости, упала в обморок на руки женщин и лакеев, единственных придворных, которые ее не бросили, потому что боялись потерять жалованье.

Между тем прибежал запыхавшись, с расстроенным видом молодой фаворит герцогини, Шатель, который упал к ногам своей августейшей повелительницы.

— Мой бедный Шатель, — сказала томная принцесса, — кончено!

— Увы, ваше высочество!

— Мы побеждены!..

— Нет, нам изменили.

— Кто?

— Граф де Бриссак.

— Негодяи! Но разве испанцы не сопротивлялись?

— Пост у ворот Сент-Оноре сдался, а ворота Сен-Мартенские и Сен-Дениские были отворены эшевенами.

— Но наши друзья, герцог Фериа…

— Проснувшись, он нашел в своей передней караул конногвардейцев Беарнца.

— Что сделалось с испанцами?

— Они были заперты роялистскими солдатами.

— Но народ? Но Лига?

— Народ подло бросил Лигу, он смеется, поет, кричит: да здравствует король! Не угодно ли прислушаться?

В самом деле вдали слышались громкие восклицания, смешивавшиеся с пушечными выстрелами.

— Дерутся! — вскричала герцогиня.

— Нет, это Бастилия сдается, и канонеры роялистские разряжают пушки.

— «Король, король, да здравствует король!» — кричали тысячи восторженных голосов под самыми окнами герцогини.

— Пусть отыщут ла Раме, — сказала герцогиня с мрачным видом.

— Ах, ваше высочество! — сказал молодой суконщик, потупив глаза. — Этот бедный дворянин…

— Ну?

— Вы его послали к Новым воротам.

— Это правда, предупредить Бриссака.

— Караул у Новых ворот был истреблен; испанцы, составлявшие его, убиты милиционерами и брошены в реку.

— А ла Раме?

— Если он не воротился, это значит, что он разделил их участь.

— Ах, это слишком, это слишком! Надо умереть!

— Ваше высочество…

— Надо умереть! — прошептала она с бешенством. — Шпагу, кинжал!..

— Ваше высочество, милая герцогиня, ради бога…

— Сжалится кто-нибудь над моими страданиями! — ревела эта страшная женщина. — Найдется друг, который избавит меня от стыда видеть победителя! Ради бога, это значит оказать мне услугу — смерть!

Она постепенно оживлялась, и все ее нервы дрожали, как ослабевшие струны арфы.

— Убей меня, как убил себя Брут, как убил себя Катон, убей меня, и я буду тебя благословлять; я умоляю об этой милости.

Говоря эти слова, она раскрыла грудь, которая еще гораздо более, чем ее душа, была черна. Простодушный молодой человек, электризованный этим трагическим бешенством и освоившийся чтением Тита Ливия с высоким самоотвержением древности, вообразил, что ему предназначено разыграть роль римлянина. Он счел слова герцогини серьезными, от ее криков у него закружилась голова, он вытащил свой кинжал и подбежал к герцогине, чтобы заколоть ее по-древнему. Но она, призванная к действительности при виде кинжала, оттолкнула Шателя и закричала:

— Достало было ума! Неужели ты думаешь, что я должна умереть!

Тон, которым были произнесены эти слова, проник до глубины души молодого человека. Он вложил кинжал в ножны.

— Вы правы, — сказал он, — я понимаю.

Глаза их окончательно перетолковали мысль. Вдруг народ, бросившийся на площадь с безумной радостью, возвестил о прибытии короля.

Явился Генрих с обнаженною головой. Его окружали его верные друзья: Рони, Крильон, Сен-Люк, Санси, все его капитаны, все его советники. Толпа целовала его лошадь и одежду. Король отправлялся в церковь Парижской Богоматери благодарить Бога за свой успех. Бриссак был назначен маршалом.

— Идет дождь, — говорили лигеры, — дурное предзнаменование.

— Идет дождь, — говорили роялисты, — это благословение небесное, чтобы потушить фитили лигерских ружей, которые могли убить короля.

Между тем великолепное зрелище ждало парижан по выходе из собора; король хотел покончить с испанцами. Они шумно собрались, приготовили оружие и ждали смерти. Находясь среди огромного народонаселения, которое их ненавидело, и могущественной армии короля, они могли погибнуть от малейшего неосторожного поступка. Между народом слышался глухой ропот, предшествующий исполнению страшного мщения.

Весь Париж знал уже, что испанцы, собравшиеся у Сен-Дениских ворот, получат наконец наказание за свое продолжительное тиранство, за свое вероломство против государя, который сражался с ними всегда лицом к лицу.

Толпа, жадная к кровавым зрелищам, приготовлялась к этому; истребление целой армии, какое возмездие! Окрестности Сен-Дениских ворот были заняты сотнями тысяч зрителей, которые ждали только одного знака, чтобы сделаться действующими лицами этой трагедии.

Испанские солдаты, опираясь на свои пики или ружья, согнулись мрачно, с унынием, со стыдом под тяжестью всех этих раздраженных взглядов. Возле некоторых стояли жены и дети. На каждом лице можно было прочесть ужас, отчаяние и голод.

Герцог Фериа, упавший с вершины своей гордости, должен был подчиниться воле победителя. Окруженный своими офицерами, такими же бледными, как и он, он молчал и думал только о том, как бы хорошо умереть.

Длинная цепь гвардейцев и стрелков окружила испанцев. Появился король. Впереди его ехал маршал Бриссак с кавалерийским конвоем. В толпе сделалось движение, похожее на отлив моря. Волны отхлынули и оставили пустыми улицы и площадь; одни только окна, ворота и укрепления города наполнились зрителями, по большей части вооруженными. Испанцы увидали вокруг себя только королевских солдат и пушки, готовые стрелять.

Минута была торжественна. Сердца всех трепетали. Испанцы поручили свою душу Богу. Тогда Бриссак подъехал к герцогу Фериа с обнаженной головой и бесстрастным лицом, и все вообразили, что он объявит ему роковой приговор; даже биение сердец смолкло.