Читать книгу - "Двадцать лет спустя - Александр Дюма"

В ту минуту, как королева Генриетта выезжала из монастыря кармелиток, направляясь в Пале-Рояль, какой-то всадник сошел с коня у ворот королевского дворца и объявил страже, что имеет сообщить нечто важное кардиналу Мазарини.

Хотя кардинал и был очень труслив, все же доступ к нему был сравнительно легок: он часто нуждался в разных указаниях и сведениях со стороны. Действительные затруднения начинались не у первой двери; да и вторую тоже можно было легко пройти, но зато у третьей, кроме караула и лакеев, всегда бодрствовал верный Бернуин, цербер, которого нельзя было умилостивить никакими словами, как и нельзя было околдовать никакой веткой, хотя бы золотой.

Итак, каждый, кто просил или требовал у кардинала аудиенции, у третьей двери должен был подвергнуться форменному допросу.

Всадник, привязав свою лошадь к решетке двора, поднялся по главной лестнице и обратился к караулу в первой зале.

– Проходите дальше, – отвечали, не поднимая глаз, караульные, занятые игрою кто в карты, кто в кости и очень довольные случаем показать, что лакейские обязанности их не касаются.

Незнакомец прошел в следующую залу. Эта зала охранялась мушкетерами и лакеями.

Незнакомец повторил свой вопрос.

– Есть у вас бумага, дающая право на аудиенцию? – спросил один из придворных лакеев, подходя к просителю.

– У меня есть письмо, но не от кардинала Мазарини.

– Войдите и спросите господина Бернуина, – сказал служитель и отворил дверь в третью комнату.

Случайно ли в этот раз, или это было его обычное место, но за дверью как раз стоял сам Бернуин, который, конечно, все слышал.

– Я, сударь, тот, кого вы ищете, – сказал он. – От кого у вас письмо к его высокопреосвященству?

– От генерала Оливера Кромвеля, – отвечал вновь прибывший. – Сообщите это его высокопреосвященству и спросите, может ли он принять меня.

Он стоял с мрачным и гордым видом, свойственным пуританам.

Бернуин, осмотрев молодого человека испытующим взглядом с ног до головы, вошел в кабинет кардинала и передал ему слова незнакомца.

– Человек с письмом от Оливера Кромвеля? – переспросил кардинал. – А как он выглядит?

– Настоящий англичанин, монсеньор, светловолосый с рыжеватым оттенком, скорее рыжий, с серо-голубыми, почти серыми глазами; воплощенная надменность и непреклонность.

– Пусть он передаст письмо.

– Монсеньор требует письмо, – сказал Бернуин, возвращаясь из кабинета в приемную.

– Монсеньор получит письмо только от меня, из рук в руки, – отвечал молодой человек, – а чтобы вы убедились, что у меня действительно есть письмо, вот оно, смотрите.

Бернуин осмотрел печать и, увидев, что письмо действительно от генерала Оливера Кромвеля, повернулся, чтобы снова войти к Мазарини.

– Прибавьте еще, – сказал ему молодой человек, – что я не простой гонец, а чрезвычайный посол.

Бернуин вошел в кабинет и через несколько секунд возвратился.

– Войдите, сударь, – сказал он, отворяя дверь.

Все эти хождения Бернуина взад и вперед были необходимы Мазарини, чтобы оправиться от волнения, вызванного в нем известием о письме Кромвеля. Но несмотря на всю проницательность, он все-таки не мог догадаться, что заставило Кромвеля вступить с ним в сношения.

Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной руке, а письмо в другой.

Мазарини встал.

– У вас, сударь, – сказал он, – есть верительное письмо ко мне?

– Да, вот оно, монсеньор, – отвечал молодой человек.

Мазарини взял письмо, распечатал его и прочел:

«Господин Мордаунт, один из моих секретарей, вручит это верительное письмо его высокопреосвященству кардиналу Мазарини в Париже; кроме того, у него есть другое, конфиденциальное, письмо к его преосвященству.

Оливер Кромвель».

– Отлично, господин Мордаунт, – сказал Мазарини, – давайте мне это другое письмо и садитесь.

Молодой человек вынул из кармана второе письмо, вручил его кардиналу и сел.

Кардинал, занятый своими мыслями, взял письмо и некоторое время держал его в руках, не распечатывая. Чтобы сбить посланца с толку, он начал, по своему обыкновению, его выспрашивать, вполне убежденный по опыту, что мало кому удается скрыть от него что-либо, когда он начинает расспрашивать, глядя в глаза собеседнику.

– Вы очень молоды, господин Мордаунт, – сказал он, – для трудной роли посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.

– Монсеньор, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается, считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.

– Что это значит, сударь? – спросил Мазарини. – Я вас не понимаю.

– Я говорю, монсеньор, что год страданий должен считаться за два, а я страдаю уже двадцать лет.

– Ах так, я понимаю, – сказал Мазарини, – у вас нет состояния, вы бедны, не правда ли?

И он подумал про себя: «Эти английские революционеры сплошь нищие и неотесанные мужланы».

– Монсеньор, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов, но у меня его отняли.

– Значит, вы не простого звания? – спросил Мазарини с удивлением.

– Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я носил свое имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.

– Как же вас зовут?

– Меня зовут Мордаунт, – отвечал молодой человек, кланяясь.

Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.

Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим вниманием, чем вначале.

Молодой человек казался совершенно бесстрастным. «Черт бы побрал этих пуритан, – подумал Мазарини, – все они точно каменные».

Затем он спросил:

– Но у вас есть родственники?

– Да, есть один, монсеньор.

– Он, конечно, помогает вам?

– Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он приказывал лакеям прогнать меня.

– О боже мой, дорогой господин Мордаунт! – воскликнул Мазарини, надеясь своим притворным состраданием завлечь молодого человека в какую-нибудь ловушку. – Боже мой! Как трогателен ваш рассказ! Значит, вы ничего не знаете о своем рождении?