Читать книгу - "Великий Тёс - Олег Слободчиков"

Не дошел атаман Перфильев до Оки, притока Ангары, где пытался закрепиться сотник Бекетов. Уже то, как было поставлено его зимовье — на вершине горы, вдали от воды, указывало, что казаки прежде всего заботились о безопасности. На склоне было срублено две избы окнами внутрь, бойницами наружу. На одной из них были нагородни. С других сторон зимовье прикрывали лабаз и амбар. Частокола не было. Вместо него казаки навалили засеку из вершинника, а на подъездах в один ряд врыли надолбы.

Увидев на реке два струга, зимовейщики выбежали с ружьями, спустились берегом, вошли по колено в воду, стали шумно и весело вытягивать суда на сушу. Ваську Москвитина с красноярцами они узнали и стали обнимать их, не помня прежних обид.

— Что так мало? — удивлялись. Ждали перемены, а пришло разве подкрепление.

— Краснояры сердцем яры! — смешливо выпячивал грудь Москвитин, смахивал шапкой пот со лба. День был жарким даже на воде. — Всех врагов разгоним!

Встречавшие уже поняли, что перемены нет. Радость на их лицах поблекла. Казаки помогли разгрузить струги. Илейка Перфильев распоряжался за старшего. Не приветствуя Ивана, он раз и другой взглянул на него, плутовато ухмыльнулся.

От острожка к реке спускался Максим с женой. Иван сбил шапку на затылок, пошел им навстречу.

— Слава богу, свиделись! — весело обнял атамана. — На свадьбе не был. Дай, думаю, навещу молодых, погляжу, как живут!

Анастасия в женах заметно повзрослела. Радуясь встрече, она глядела на Ивана сияющими глазами, и не было в них прежнего страха, хотя годоваль-щики всю зиму провели в осаде.

В тесной избенке приказчика был положен пол из дранья. Блестели бревенчатые стены, натертые дресвой. Медвежья шкура под ногами была обшита по краю тесьмой. Возле выстывшего очага висели начищенные котлы. В доме приятно пахло дымком и смолой.

Иван скинул шапку, положил поклоны на Спаса, Богородицу и Николу в красном углу, обернулся к супругам и самодовольно рассмеялся:

— Однако добрую я тебе жену сыскал, атаман! — и, не удержавшись, съязвил: — Не то что ты мне!

Перфильев повел глазами на узкое оконце, пожал плечами:

— Жен и детей Бог дает! — сказал оправдываясь. — Баня топится! А пока — с устатку да за встречу!

Иван не успел сбросить липкую от пота обвисшую кожаную рубаху, а на столе уже стоял кувшин, на блюде — вяленая рыба, черемша, хлеб.

— Вот ведь беда! — усаживаясь на лавку, пожаловался атаман. — Баню на берегу срубили. Браты да тунгусы три раза ее поджигали. Пришлось к зимовью перенести. Воду теперь далеко таскаем.

— Вижу, неспокойно зимовал! — поднял чарку Иван. — Во славу Божью, что ли? — размашисто перекрестился, перекрестил чарку и рот в бороде. Выпил. Крякнул. Сдавленным голосом заговорил о деле.

— Я Бояркана встретил под Долгим порогом. И предлагал он договориться со здешними князцами, чтобы вреда тебе не чинили.

— Что хочет? — насторожился Перфильев.

— Ясак он дал Петрухе Бекетову. Видать, после хорошего боя. Сотник уплыл по Лене, а его стрельцы да тунгусы на Тутуре держат в аманатах Куржума, Боярканова брата. Князец хочет вместо него дать в аманаты его сына, своего племянника.

— Если правда сын — то аманат верный! — наморщил лоб атаман. Тряхнул головой: — Только я при моем малолюдстве помочь не могу. Путь туда неблизкий: верст триста. Мы сами тут как заложники, от зимовья отойти боимся.

— Дай мне пару верных казаков, я поменяю аманатов, а у тебя будет мир и со здешними братами, и с Боярканом.

Атаман раздраженно засопел, опуская голову, подумав, вскинул умные глаза:

— Помнишь, как меня и моих людей побили? Тоже обещали добром дать ясак. Доверился, прости господи! — перекрестился, обернувшись к образам. — Так то простодушные тунгусы! — вздохнул о былом. — Браты куда как коварней!

Не поднимая глаз, Иван тихо и осторожно признался:

— У меня с Бояром давняя приязнь. И я ему добро делал, и он мне.

Атаман усмехнулся, мотнул головой с похолодевшими глазами:

— А как самого зааманатят?

— На кой я им? — Иван приосанился веселея. — От меня государь почел за счастье избавиться: в Сибирь сослал. Якуньку с Марфушкой вы не бросите, а Меченке долго вдоветь не дадут.

— Ой, не говори так, дядька Иван! — опасливо закрестилась Анастасия.

— Про брата ничего не слыхал? — спросил Максим, снова наполняя чарки.

— Не слыхал! — хмуро солгал Иван и опустил голову. — А к зиме, по наказной памяти, мне с целовальником и с его сидельцем надо вернуться в Енисейский.

— Ладно! Подумаю! Хорошо бы острог поставить. А то, бывает, до сотни конных носятся за надолбами. Не нападают, но и работать не дают. Иной раз у реки и без рыбы сидим.

До вечера и весь следующий день москвитинские казаки отдыхали: парились в бане, чинили одежду, на третий — заступили в караул. Ни тунгусы, ни браты на острог не нападали. Перфильевские годовалыцики торопливо валили сырой, летний лес, тесали острожины в две сажени. После полудня у реки показались всадники. Караульный пронзительно свистнул. Работные побросали бревна, побежали к избам.

Среди всадников Иван разглядел Бояркана.

— За мной пришел по уговору. Эти не нападут! — успокоил атамана.

— Илейка сильно с тобой просится! — кивнул на брата Максим, показывая, что решение принял. — Лодырь! От работ отлынивает! — добавил, досадливо поглядывая на бесшабашного казака. — А больше дать некого. Среди краснояров кликни доброхотов.

Москвитин, как услышал, что нужен доброволец в посольство, не задумываясь, указал на вздорного казака по прозвищу Ребро.

— Ивашка? — окликнул непокладистого спутника, которого больше других ругал в пути. — Иди почетным послом к братам?

— Да хоть к лешему, — неприязненно ответил тот. — Лишь бы от тебя подальше.

— Ну и с Богом!! — благословил казака десятский, указав на Похабова.

Илейка Перфильев и Иван Ребро мигом стряхнули с рубах щепки, обмотались кушаками. Максим велел дать им ручные пищали, припас пороху и свинца. Семейка Шелковников ходил по пятам за Похабовым и просился в посольство, а тот отказывал, ссылаясь на наказную память.

— Здесь торгуй! — не хотел, чтобы Семейка узнал Угрюма, опасался слухов и пересудов, которые поползут по Енисейскому острогу.

Послы собрались за полчаса. Как из-под земли, с ошалелыми глазами откуда-то выскочил еще один казак. Звали его Ивашкой Сергеевым.

— Возьми! — кинулся к Похабову.

Этот красноярец без жалоб и понуканий тянул бечеву, от работ не отлынивал, себя в обиду не давал. А обижали его часто, сваливая на него все неудачи за то, что был ярко-рыжим и конопатым.

— Можешь и этого забрать! — без спора согласился Москвитин. — Рыжие с нечистью знаются.