Читать книгу - "Алые перья стрел (трилогия) - Сергей Петрович Крапивин"

Ксендз ощутил еще большее смятение чувств. Если она скажет следователю о мнимом глухонемом, а Дударь, в свою очередь, проговорится при допросе, что настоятель костела всегда знал о его симуляции, как тогда будет выглядеть отец Иероним? Весьма плачевно: как укрыватель, если не сообщник, иностранного агента. А это в самом лучшем случае — позорное изгнание за рубеж, где он вряд ли будет встречен как великомученик. О синекуре, подобной здешней, мечтать ему не придется. Заштатный писарь в какой-нибудь духовной канцелярии…

— Конечно, покаяние должно быть полным, если перст всевышнего направляет вас на него, — не очень уверенно начал ксендз. — Но, с другой стороны, позволю повторить свою мысль: увлекать за собой других на избранный вами крестный путь — вряд ли это в нравственных полномочиях рядового смертного.

— Я тоже так думаю, — с искренним облегчением сказала Леокадия. — Тем более что он мой отец.

Отец Иероним растерянно сел. Этого он не знал. Так вот, значит, какой силы скрытность таилась в этой хрупкой и бледной женщине! Скрытность от него — ее духовного и мирского избранника! Так где же гарантия, что и сейчас она не скрывает от него многих своих душевных движений, которые пойдут ему в невосполнимый вред? Что-то надо немедленно предпринять! Нет, ее он, конечно, не тронет, это было бы предельно низко и самоубийственно, но предупредить события в порядке самозащиты — совсем другое дело.

…Так родилось письмо настоятеля костела к Василию Кондратьевичу. «Этот сигнал мне зачтется в случае осложнений», — удовлетворенно мыслил ксендз и уже не жалел ни о разрыве с многолетней подругой, ни о ее суровом решении относительно самой себя.

А часы бегут…

В Красовщине Василий Кондратьевич тоже не забывал о полученном письме. Даже спровадив Дударя, он не мог отделаться от мысли, что тот продолжает участвовать в подготовке к преступной акции. Как? Только бы этот Витя не допустил промашки. А тут произошли еще два события.

Первое. Примчался из Козлян Юра Харламов и доложил о разговоре с кузнецом. Тот особенно напирал на разницу в цвете растительности у ночного посетителя на голове и руках. Дальше — больше. Харламов со старшиной обшарили ближайшие овраги и лесочки и вот — нашли в рощице зарытые в листву вещи. Дядя Костя и мальчишка из ночного подтвердили: тот самый костюм. Самое же любопытное и одновременно тревожное — распоротый левый уголок стоячего воротничка кителя.

— Та-ак! — крякнул подполковник. — Выходит, ампула была. И перекочевала в другое место. Значит, просто переоделся, а не исчез с места событий. Думайте, лейтенант, во что он переоделся.

— Я не все еще вам сказал, Василий Кондратьевич, — чуть замялся Юра. — Конечно, фибровых коричневых чемоданчиков наша кожгалантерея печет тысячи, но…

— Ну?!

— Совпадение странное: получается, что у кузнеца и художника они вроде бы одинаковые. Дядя Костя вспомнил, что левый замочек у его чемоданчика плотно не защелкивался. Разрешите проверить.

— Не разрешаю. Прежде чем подозревать и идти на обыск, надо иметь более веские основания. Кроме того, если даже этот Лев — агент, то он стреляная птица и сразу заметит досмотр. Моментально свернет всю свою игру и смоется. Наконец, не забывайте об ампуле…

— Так точно, — подтянулся Харламов. — Ваши распоряжения?

— Простые. Продолжайте собирать данные о художнике. Я буду здесь, в конторе. О, дьявол, кто там еще?!

Последняя реплика относилась к счетоводу, который позвал Василия Кондратьевича к телефону.

Дежурный по отделу сообщал, что явилась местная учительница Могилевская и настаивает на немедленной встрече с подполковником.

— Так-таки на немедленной?

— Да. Утверждает, что крайне важно и срочно.

— Гм! Могилевская? Это такая тихонькая и сухонькая? Ладно, еду.

Это был второй факт, который отвлек Василия Кондратьевича от сжимавшихся в тугой узел событий в Красовщине. Он уехал, а узел продолжал сжиматься. Или раскручиваться?..

Отправив Дударя домой, Шпилевский занялся установкой вдоль главной улицы красных флажков на заборах и воротах. Охапки таких украшений за ним таскали двое мальчишек. Тонкие древки были недавно выкрашены и пачкали руки. Когда проходивший мимо Юра кивнул художнику и глянул на его запястье, ничего рассмотреть не удалось. На тыльной стороне ладоней краска, обшлага туго застегнуты.

— Чего обедать не идете? — поинтересовался Юра, как у знакомого. — Эк ведь как здорово перемазались…

Это вышло естественно. Они и в самом деле были вроде бы слегка знакомы: вместе мотались на пароме. Слуцкий охотно откликнулся:

— Бывает хуже. Потому и не иду обедать, что надо сначала выкупаться.

— Идем вместе, — обрадовался Харламов, загоревшись желанием поглядеть на художника в одних трусах и без марлечки на подбородке — авось она отмокнет в реке.

— Вы думаете, мне жизнь надоела? Вы меня загоняете, я видел с парома, как вы плаваете. Лучше я под колодцем марафет наведу.

«Скользкий, черт!» — отметил про себя лейтенант.

«Куртку хочет проверить», — решил Казимир и внутренне содрогнулся: там пистолет, флакон с жидкостью, пять тысяч рублей, ампула. Хорошо, что остальное перепрятано в блиндаже.

Они разошлись, и каждый продолжал напряженно думать о своем. Шпилевский чувствовал, что начинает теряться. Его обкладывали, как медведя в берлоге. Кто мог подумать, что под такой жесткий надзор будут взяты дороги, паром, лодка и даже трибуна. Что это — обычная бдительность перед приездом начальства или результат собственных промахов Казимира?

Всего час назад он с ужасом видел, как тот самый громоздкий чемодан, оставленный им в кузнице, был погружен в «Победу» и увезен в райцентр.

Уже дошли по следу до кузницы! А здесь закрутился около него этот широкоплечий. Неужели смыкается черный круг? Да нет же, нет у них пока прямых доказательств, что художник — не художник, а механик. У него здесь ни одна коронка с зубов не спала, перед кузницей он их снимал. Его ни разу не подвел еврейский акцент.

Наконец, он подлинный мастер своего ремесла: хромой председатель только языком щелкает от восторга при виде всех этих ярмарочных украшательств.

Ладно, допустим, личная безопасность пока не под прямой угрозой. Но дело? Оно-то стоит, а часы бегут. Что же остается — прямая засада на дороге и обстрел обкомовской машины из двух пистолетов? Пусть даже Дударь справится с районным начальством, но нельзя упускать главную фигуру праздника. Не простят ему этого в центре, пусть он даже благополучно доберется на Запад через Кавказ.

Нет, не доберется, если будет в открытую стрелять. Догонят, и тогда… ампула. А ему двадцать второй год… Думай, Казимир, думай!

Омут

В это время Леокадия выходила из