Читать книгу - "Религия - Тим Уиллокс"

За Христа и Крестителя. За Религию и соотечественников. За Мальту. Он сумел овладеть собой: обернул голову мокрой тряпкой и надел шлем, затащил пустую бадью в конюшню, где сейчас располагалось полевое интендантство. Повар Стромболи поглядел на него сквозь частокол бутылок, бочонков и корзин, взмахнул ножом, которым нарезал хлеба.

— Где тебя носило? — раздраженно спросил он по-итальянски. — Солдат мучает жажда.

Орланду плюнул на пол, поставил пустую бадью и пнул ее ногой. Ответил по-мальтийски:

— Ползал по дерьму, старая какашка, а чем ты тут занимался?

Стромболи, как уже знал Орланду, достаточно часто бывал на местных рынках, покупая припасы у мальтийцев, поэтому понимал язык. Старик подался вперед и дал ему звучную затрещину.

— Хлеб и вино от Господа. Вот чем я занимался. Битва будет доведена до конца и без меня.

Он указал ножом на следующие три бадьи, которые дожидались своей очереди, каждая была наполнена почти до краев ломтями хлеба, пропитанного оливковым маслом и вымоченного в маринаде из красного вина, соли и целебных трав. Капеллан уже благословил эту пищу и окропил ее святой водой. Хотя подобная закуска в самом деле помогала бойцам держаться на ногах, Стромболи не доверял Орланду, считая, что тот не донесет ее до нужных ртов.

— Давай быстрее. И не вздумай выплеснуть. Держись ближе к стене, иначе пища будет испорчена твоими мозгами.

Орланду прикусил язык. Он подхватил ближайшую бадью обеими руками, выпрямился, прижимая бадью к черному от синяков бедру, и вышел за дверь. Там он поставил свой груз на землю, взял щепотку мокрой красной массы, как это делали солдаты, когда он протаскивал бадью вдоль строя, и сунул в рот. Проглотил, почти не жуя, мягкую сочную корку — ему показалось, что эта еда вкуснее всего, что он когда-либо пробовал. Он в первый раз сообразил, что можно что-нибудь съесть самому, и сейчас же ощутил, как новые силы вливаются в живот и конечности. Стромболи, конечно, скотина, но эти его бадьи наполнены настоящим эликсиром. Хлеб и вино от Господа. Он потянулся за второй щепоткой, и нож Стромболи ударил его по запястью тупой стороной.

— Это пища для солдат, а не для свиней!

Орланду поднял бадью и утащил в темноту, заливавшую двор. Веревки врезались в пальцы, предплечья горели, как и кисти, плечи и грудь, спина, живот, бедра и икры. Дешевая кожаная кираса, которую он утащил у широкогрудого Томазо, ободрала ему бедра и локти до крови. При каждом вдохе саднило горло. Он думал об Иоанне Крестителе в пустыне, питавшемся только акридами и диким медом. Думал о Христе у позорного столба. Думал о тех рыцарях, которые сейчас находились на переднем рубеже битвы, долгие-долгие часы в проломе стены, и только Господу ведомо, сколько еще часов осталось. Он был слаб, но он станет сильнее. Он уже отнес свою бадью дальше, чем носили другие. Его тело стонало. Веревки скользили в мозолистых ладонях. Ему придется поставить груз. Нет. Еще десять шагов. На восьмом веревка выскользнула из левой руки, ободрав кожу, бадья накренилась, содержимое ее перехлестнуло через край и выплеснулось на землю.

Он обернулся, помертвев от ужаса, но Стромболи уже успел уйти. Орланду поблагодарил святую Катерину за то, что здесь, у подветренной стены, плитки не были разбиты или замараны каменной крошкой. Обеими руками он сгребал пролившееся обратно в бадью. Жирные зеленые мухи с кучи непогребенных тел, сваленных за стеной, целыми роями с жужжанием поднялись, предъявляя права на свою долю, он замахал на них, но без особенного результата. От вина щипало ободранные ладони, но он не оставил ни крошки. Орланду закатал рукава, затолкнул то, что собрал с пола, в глубь не пролившейся массы, как следует перемешал и попробовал еще щепотку. Вкус был такой же чудесный, как и в первый раз. Жжение в мышцах пропало. Он снял шлем и бросил его у стены. Пусть турки раскроят ему череп, ему наплевать. Он разрезал мокрую мешковину своим ножом и обернул лоскутами ладони. От пота руки тоже защипало. Орланду решил, что сейчас остановится еще два раза, добираясь до переднего края, зато за весь следующий поход остановится всего дважды. Он оглядел двор, где все бурлило от ночной деятельности.

Вспышки и зажигательные ракеты взрывались над головами усердных человекоубийц. Вдалеке к подножию насыпи подтягивался свежий отряд воинов. Их командира Орланду узнал — в основном из-за того, что тот смеялся, — знаменитый французский искатель приключений полковник Ле Мас, храбрейший из храбрых, и даже в этой исключительной компании признанный лучшим среди равных. Ну кто еще стал бы смеяться в таком мрачном месте? Орланду с дрожью подумал: что, если сам Ле Мас возьмет хлеб и вино от Господа из его бадьи? Подумать только! Он пообещал себе на этот раз идти с гордо поднятой головой. Но в любом случае придется подождать, пока выяснится, не помешает ли он их маневру. Ле Мас жестикулировал, обращаясь к двум собеседникам, которые были даже больше, чем он сам; они тоже смеялись, а один, настоящий гигант, вскинул к плечу самый длинный мушкет, какой только доводилось видеть Орланду. Дуло мушкета сверкнуло серебром в свете разрывов, и облачко белого дыма улетело куда-то ввысь над уцелевшим парапетом. Чье-то тело упало, а гигант опустил ружье и гордо кивнул остальным; второй человек снял свой шлем и передал ему, и Орланду увидел, что это капитан Тангейзер. Значит, рядом с ним — Борс, который называл Орланду своим другом и обещал научить его играть в триктрак. Тангейзер тоже прижал к плечу длинное ружье и выстрелил, как показалось, очень быстро. Второе наряженное в цветные одежды тело покатилось со стены вниз. Пару турецких воинов подстрелили, словно зайцев. Какие меткие стрелки! Тангейзер что-то сказал, разворачиваясь и надевая снова свой морион, и все трое снова засмеялись. Подумать только! Смеются!

Орланду поднял бадью за веревки и двинулся вперед. Руки стонали от боли. Ничего не пролью, поклялся он. Он надеялся, что они не заметят его раньше времени, пока он не двинется в путь после второго привала, когда, возможно, сумеет найти в себе больше силы, чем у него есть. Он попробовал бежать короткими, пританцовывающими шагами, содержимое бадьи заходило волнами, а мышцы почти тут же снова обожгло. Лицо Орланду кривилось, легкие с хрипом втягивали воздух. Он глядел во все глаза, пытаясь понять, не заметили ли его трое мужчин, но он был в тени, а они на свету. Ему нужно отойти от стены. Он почувствовал, как веревки снова заскользили, остановился, поставил бадью на землю и обругал ее. Он подумал, что следующий марш должен привести его к Борсу даже ближе, чем нужно, тот, конечно же, окликнет его, представит Тангейзеру и Ле Масу, как это принято у друзей. Или же Орланду сам предложит им подкрепиться. И тогда Борс скажет Ле Масу, что это его добрый друг Орланду, который годен на большее, чем таскать бадьи с вином по дерьму и…

Странные горны затрубили, и возгласы облегчения, смешанные с неприличными шуточками, позволили предположить, что турецкая атака отброшена. Орланду поблагодарил Деву Марию, потому что теперь, наверное, солдаты смогут пойти и сами взять свои хлеб и вино. Три приятеля поглядели вверх на завал, откуда толпа защитников расходилась в стороны в образцовом порядке, открывая проход посередине. Тангейзер с Борсом передали свои длинные ружья ординарцам и надели перчатки. Каждый обнажил меч и размял плечи. Снова раздался звук горна, на этот раз это был христианский горн. Повсюду засвистели. Знамена с разными изображениями заколыхались, созывая свои отряды. Отряд Ле Маса выстроился клином. Клин нацелился острым концом в просвет на вершине залитой кровью насыпи, а резерв потянулся к парапетам через пелену горячего охряного дыма.