Читать книгу - "Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст - Коллектив авторов"

искать причины социальных кризисов в эпидемиях», поскольку они лишь «срезают слой почвы, обнажая глубоко укорененное социальное неравновесие», усугубляя тем самым уже существующие настроения[504]. Чума явилась удобным поводом принудительно убрать из центральных городов колонии социально и расово неугодные классы. В Бомбее, скажем, постоянные военные рейды вытеснили из центра города полунищих индуистских и мусульманских рабочих, положив начало образованию пригородных трущобных кварталов. Не меньших успехов добились британские полисмены в Кейптауне: городской центр был полностью очищен от чернокожих, выселенных в районы, которые во времена апартеида станут именоваться «черными пятнами» [Swanson 1977: 389].

Концентрационные лагеря в Южной Африке

Вспышки чумы и голода 1890-х годов в Британской Индии окончательно закрепили лагерную ссылку в качестве нормативной процедуры в случае кризисной ситуации, предложив начальству прочих колоний империи готовый инструментарий с багажом наработок по опеке и контролю над малоимущими и подозрительными слоями населения, сконцентрированными в специальных лагерных пространствах. Если армейские лагеря обогатили колониальную систему организационно-логистическим опытом обустройства и коллективного пребывания во временном пространстве, то индийские концлагеря способствовали ее распространению на гражданское население. Словом, к началу следующего столетия индийские концлагеря сделались ясной и оформленной практикой, надежно встроенной в колониальную систему управления. Выработав собственные внутренние уставы, писаные и неписаные правила и управленческие процедуры, в лагерях научились успешно содержать «опасные» слои населения. Однако отлаженной в «Бритиш Радже» практике потребовалось пересечь Индийский океан и добраться до Южной Африки, чтобы подарить языкам народов мира устойчивое словосочетание – «концентрационный лагерь».

В ходе Англо-бурской войны (1899–1902) британцы раскинули сеть из более чем сотни лагерей с совокупной численностью содержащихся в них африканцев и африканеров (или буров), превышающей четверть миллиона[505]. С учетом жуткой статистики смертности – от болезней, усугубляемых природными условиями, голода, перенаселения и антисанитарии в общей сложности погибла пятая часть всех заключенных – британские концентрационные лагеря как бы сами собой встают в один ряд с советскими и нацистскими. В самом деле, многочисленные факты указывают на то, что именно южноафриканские лагеря начала XX века задали основную траекторию политического насилия, успешно подхваченную затем тоталитарными империями. Еще Ханна Арендт отмечала, что «[бурские] лагеря во многих отношениях соответств[овали] концентрационным лагерям начала тоталитарного правления; в них отправлялись “подозреваемые”, правонарушения которых не могли быть доказаны и которые не могли быть приговорены к наказанию в ходе обычного судебного процесса» [Arendt 1968: 440; Арендт 1996: 571]. После Второй мировой войны бурские националисты также публично (и, пожалуй, чересчур цинично и прямолинейно) приравнивали британские лагеря к нацистским лагерям смерти[506]. Вместе с тем стоит все же отметить, что британские лагеря серьезно различались с лагерями советского и нацистского режимов размерами, продолжительностью функционирования, а также размахом жестокости. Кроме того, южноафриканские лагеря широко применялись лишь в активный период боевых действий, а не во время затяжной конфронтации с расовыми, классовыми и политическими врагами, так что, по крайней мере, заявленную (пусть, быть может, и не глубинную) мотивацию британских лагерей также стоит отличать от советской и нацистской. Изначально лагеря планировались как мера противодействия повстанческому движению, посредством которой можно очистить театр военных действий от потенциальных партизан и отрезать противника от источников снабжения. Массовые превентивные аресты и содержание во внесудебном порядке в тяжелых условиях, несомненно, роднят британские лагеря с классическими примерами тоталитарного насилия XX века; вместе с тем пришедшая в Южную Африку из Индии XIX столетия лагерная практика сохранила традиционный колониальный императив на опеку и перевоспитание задержанных.

В отличие от прежних британских лагерей, южноафриканские появились в контексте войны и существовали согласно законам военного времени, наделявшим власти куда большими полномочиями в области массовых арестов и ссылок, чем законы о бродяжничестве или введение чрезвычайного положения из-за эпидемий чумы или голода. Быстро выйдя за рамки скромной колониальной войны, конфликт предвосхитил «тотальные войны» наступившего века, размывая своим размахом границы между гражданскими лицами и комбатантами[507]. Таким образом, массовые аресты южноафриканского населения отражали новейшие тенденции интенсификации военных конфликтов, что автоматически трансформировало все гражданское население (включая женщин и детей) в узаконенные войной объекты насилия [Bell 2007][508]. В ходе жестокого противостояния с повстанческими отрядами, в причастности к которым, ввиду их этнического происхождения, массово подозревались мирные африканеры, лагеря явились средством установления контроля над безличной, враждебно настроенной массой населения (и непривычным колониальным ландшафтом) в масштабах целой страны, а вместе с тем и радикального предотвращения моральной или материальной поддержки партизан.

После занятия британскими войсками Претории, Блумфонтейна и других крупных городов бывших бурских республик война окончательно перешла в фазу противостояния с партизанами, рассеянными по всему театру военных действий. Тогда, выслеживая партизан и жестоко карая население, предоставлявшее им кров, провиант или амуницию, британские войска прибегли к тактике выжженной земли, оставляя за собой бесплодные и пустынные поля, подобные индийским землям, истощенным очередной засухой. Уже совсем войдя в раж, главнокомандующий британскими войсками лорд Китченер даже предложил ссылать вражеских гражданских лиц на Мадагаскар, Фиджи или еще на какой-нибудь остров, дабы Южная Африка стала «безопасной и комфортной для белых <читай «британских»> колонизаторов»[509]. Однако логистика подобного плана была признана чрезмерно затратной, и лорд Китченер принял решение насильственно сгонять все бурское население в занятые армией города, чтобы оттуда доставлять их в устроенные за городской чертой концентрационные лагеря, где бы наконец гражданские лица были поднадзорны и подконтрольны британским военным. Этот план напоминает примененную испанским генералом Валериано Вейлером-и-Николау тактику «реконцентрации», когда во время кубинской военной кампании мирное население принудительно собиралось и изолировалось в охраняемых лагерях, чтобы не дать ему содействовать повстанческим отрядам [Smith and Stucki 2011; Davey 1960]. Война в Южной Африке во многом также предопределила ход будущих британских конфликтов в колониальных протекторатах Кении и Малайе, где для отсева гражданских лиц от предполагаемых мятежников также применялись лагеря, которые историк Кэролайн Элкинс определила как «британский ГУЛАГ в Кении» [Elkins 2005; Khalili 2013].

Несомненно, концентрационные лагеря применялись для выполнения специализированных военных задач, однако историки часто склонны преувеличивать роль, отводимую лагерям стратегическим расчетом. Принудительное интернирование африканеров аргументировалось отработанными еще в Индии культурными клише, рисующими подозреваемых как «класс, представляющий опасность»: грязную, выродившуюся расу «дикарей, чей белый налет едва прикрывает их грубость»[510], заявлял генерал Китченер[511]. Понимая под гигиеной и в целом чистотой синоним цивилизации, британцы раз за разом описывали буров как «полуцивилизованную, немытую, праздно-ленивую массу», окончательно растерявшую «инстинкты своих европейских предков», которые бы «сгорели со стыда, подобно любому цивилизованному европейцу», взгляни они сейчас на то, что сталось с их потомками[512]. Таким образом, хотя военный контекст сформировал стратегические предпосылки принудительной массовой изоляции,