Читать книгу - "Приносящие рассвет - Луис Ламур"

Солнце пекло нещадно. От копыт лошадей и мулов высоко поднималась пыль и долго висела в воздухе. Если где-нибудь поблизости находились индейцы, они нас непременно заметят.

— В этих краях, чтобы плюнуть, надо как следует постараться, — заметил Том Санди. А как в тех землях, куда мы направляемся, Кэп?

— Хуже… Но надо знать местность. Одно радует — там, кроме команчей, никто больше не путешествует, так что вся вода будет в нашем распоряжении.

Теперь Друсилья ездила со мной ежедневно. И каждый раз я ждал ее все с большим нетерпением. Мы уезжали на полчаса, самое большее — на час, но как-то само собой получалось так, что я радовался, когда мы были вместе, и не находил себе места, когда Друсилья не появлялась.

Дома я редко общался с девушками, сторонился их, не желая лезть в петлю, из которой не смогу выбраться… Но Друсилья вызывала у меня совсем другие чувства.

Ей было лет шестнадцать, а испанские девушки выходят замуж именно в таком возрасте или даже раньше. Правда, и у нас, на холмах Теннеси, тоже. Однако я был беден, не имел ничего, кроме серого в яблоках коня, пары мулов, старой винтовки «спенсер» и револьвера в кобуре. Не слишком много.

Тем временем я постепенно знакомился с vaqueros. Раньше мы общались только с белыми американцами, к другим же у нас дома относились настороженно. Так вот, познакомившись с людьми дона Луиса, я понял, что они хорошие ребята и настоящие ковбои.

Мигель был сухим жилистым парнем и лучшим наездником из тех, кого мне вообще приходилось видеть. Он был года на два старше меня — красивый, улыбчивый и всегда готовый ехать на разведку местности.

Командовал всеми vaqueros Хуан Торрес — ладный человек небольшого роста лет сорока с лишним. Он редко улыбался, но всегда был приветлив. Из всех моих знакомых он лучше всех владел винтовкой и револьвером. Торрес начал работать у дона Луиса Альварадо еще ребенком и относился к нему, как к богу.

Пит Ромеро ничем особенным не отличался, а в жилах худощавого дьявола Антонио Баки — текла не баскская кровь. Мне показалось, что он считает себя даже лучшим стрелком, чем Торрес. Было в нем еще кое-что, правда, сначала я думал, что это всего лишь мои домыслы, но неожиданно об этом упомянул Кэп.

— Ты обращал внимание, как на тебя смотрит Бака, когда ты говоришь с сеньоритой?

— Заметил. Похоже, ему это не нравится.

— Будь поосторожнее. В нем слишком много злости.

Вот и все, что сказал Кэп, но я запомнил его слова. Судя потому, что я слышал об испанцах, они люди очень ревнивые, хотя вряд ли какая-нибудь девушка относится ко мне серьезно, когда рядом такие ребята, как Оррин или Том Санди.

Человек может убедить себя во многом, и по-моему, самые серьезные неприятности между мужчинами возникают не из-за денег, лошадей или женщин, а именно из-за того, что люди о себе вообразили. Одному человеку почему-либо может не понравится другой. Просто так, без всякой причины. А если возникла антипатия то вот тогда сразу появляется или лошадь, или женщина, или выпивка… И как следствие — драка, перестрелка, поножовщина.

Вот Ред Карни. Он решил, что может справиться с кем угодно. И из-за этого чуть не умер.

На Литтл-Арканзасе мы остановились около утеса, где бил родник и маленький ручеек стекал в реку. Вода была отличная, только чуть-чуть солоноватая.

После того, как на ночь поставили часовых, я, взяв винтовку и флягу, вышел из лагеря и спустился к Литтл-Арканзасу. Наступили сумерки, но еще не стемнело. Подойдя к берегу речки, в которой было больше песка, чем воды, — я прислушался.

Надо полагаться на свои чувства, и быть очень внимательным. Я никогда не считал эту местность безопасной, поэтому не только прислушивался, но и принюхивался, и вглядывался в вечерний воздух. В прерии запахи ощущаются гораздо острее, поэтому быстро начинаешь чувствовать, что где-то поблизости индеец, лошадь или медведь.

Вдалеке сверкали зарницы и доносились отголоски громовых раскатов.

Я терпеливо ждал, вслушиваясь в тишину. Через некоторое время на другом берегу реки стукнул камешек, а потом из густых зарослей кустарника потянулась цепочка всадников, которые спустились к реке.

Скорее всего их было человек двенадцать, может быть и двадцать, и, несмотря на плохую видимость, я различил на их лицах белые полосы, означавшие боевую раскраску.

Всадники пересекли реку ярдах в шестидесяти — семидесяти ниже по течению и направились в прерию. Я понимал, что они не стали бы разъезжать так поздно, не будь рядом их стоянки. Стало быть, индейцы расположились где-то поблизости, а это уже опасно.

Когда они скрылись из виду, я вернулся в лагерь и рассказал об увиденном Кэпу Раунтри. Потом мы вместе с Торресом и обсудили, что можно сделать.

На рассвете по совету Торреса Друсилья осталась в своем фургоне. Мы двинулись в путь медленно, стараясь не поднимать пыли.

Было сухо. Трава побурела, пожухла, и, кажется, стала горячей. Когда мы подъехали к Оул-Крик, обнаружили, что в нем нет ни капли воды.

Два ручья — Литтл и Биг-Кау, тоже пересохшие, лежали в двадцати милях от места нашей последней стоянки, а до излучины Арканзаса нам предстояло пройти еще двадцать.

— Там будет вода, — сказал Раунтри хриплым голосом, — в Арканзасе всегда есть вода.

К тому времени я вообще сомневался, осталась ли хоть капля жидкости во всем штате Канзас. Мы ненадолго остановились у Биг-Кау-Крик, и я смочил губы своему серому в яблоках коню мокрым шейным платком. Мои губы потрескались от жажды, и даже Серый стал менее жизнерадостным. Такая жара и сухой воздух даже верблюда, наверное, довели бы до теплового удара.

От коричневой травы поднимались клубы пыли, на солнце белели бизоньи кости. Мы проехали мимо остатков сожженных фургонов, рядом с которыми валялся череп лошади. Вдалеке собирались огромные облака, похожие на высящиеся башни и зубчатые стены призрачных замков. По прерии перекатывались жаркие волны нагретого воздуха, на горизонте голубело дразнящее озеро, созданное миражем.

С вершины невысокого холма я оглядел раскинувшееся вокруг коричневое пространство, над головой в великом просторе неба сияло разбухшее, громадное солнце. Я снова намочил платок водой из фляги и протер Серому губы. У меня же во рту было так сухо, что я при всем своем желании не смог бы даже сплюнуть.

Далеко внизу тонкой цепочкой тянулись фургоны. Холм был пологим, но к нему вели четыре мили постепенного подъема.

Горизонта не было — нас окружала лишь дымка жары. Кони медленно и понуро шли вперед только потому, что всадники погоняли их.

Небо опустело, земля притихла. В воздухе повисла пыль. Было очень жарко.