Читать книгу - "Курляндский бес - Дарья Плещеева"

Флейт «Три селедки» взял курс на север, в Хиртсхале наняли лоцмана, и граф ван Тенгберген уже объяснял Денизе с Анриэттой, что скоро судно войдет в пролив Скагеррак, а там, обогнув мыс Скаген, повернет к югу, в пролив Каттегат. Но тут везение капитана Довсона кончилось – стало штормить, и ночью валы были так высоки и свирепы, что выхлестнули стекла в двух каютах, графской и у танцовщиков. Пришлось затянуть окна парусиной.

Шквалы, сопровождаемые сильным дождем, не давали толком войти в пролив, и Довсон, лавируя, сумел за трое суток пройти всего лишь сорок пять миль. Тогда капитан решил прекратить попытки, положиться на восточный ветер и дойти до гавани Мардо – маленький торговый городок Арендаль, бывший при ней, мог снабдить «Три селедки» свежими припасами и пресной водой, которая расходовалась в большом количестве, – дамы желали каждый день умывать не только лицо с руками и даже взялись присматривать за Дюллегрит, чтобы от девочки не пахло потом.

Решение было принято вечером и всех обрадовало, но в первом часу ночи внезапный северо-западный ветер, словно в насмешку, показал возможность быстро и без затруднений войти в Каттегат. До шести утра флейт прошел шестнадцать миль, и тут ему предстояло плясать сарабанду между известными всем лоцманам камнями Патер-Ностер и камнями Лангеброд.

Ветер стих и едва мог наполнять верхние паруса, флейт зыбью приближало к берегу. Небо снова покрылось облаками, шел сильный дождь, и страшные черные тучи поднимались от запада. Капитан, ожидая шквала, расставил матросов по местам, а пассажиров предупредил об опасности. Танцовщиков и Палфейна приставили к якорям, хотя на якоря надежды было мало, – у самых камней, на глубине, в крепкий ветер и при большом волнении они недолго удержали бы флейт. Но обошлось. Флейт наконец вошел в пролив и взял курс на Эресунн.

Анриэтту опасность взволновала – да она еще и смотрела, как голые по пояс танцовщики под проливным дождем помогают матросам, как ловко карабкается по вантам, казалось бы, совсем к ним непривычный Длинный Ваппер. Она откровенно следила за парнем, не спускала с него взгляда, и он в конце концов понял это, хотя и не сразу поверил собственным глазам.

– Ты твердо решилась? – спросила Дениза.

– Пусть это будет, и поскорее, – ответила подруга.

И это случилось – когда дождь стих, Дениза нарочно пошла к матросам с холщовыми полосами бинтовать чью-то ободранную о канаты руку. Она взяла с собой корзинку с двумя бутылками хорошего вина, с большим куском копченого мяса на закуску, и ходила в своем безупречно белом покрывале, угощая всех, кто трудился под дождем. Речь матросов она понимала плохо, да и они не могли разобрать, что им толкует смуглая бегинка, однако кружка и ломоть мяса, насаженный на нож, заменяли им лексиконы. Что-то помог перетолмачить капитан Довсон, немного знающий по-французски и по-голландски.

Когда Дениза вернулась в каюту, Анриэтта была там одна, и на ее хмуром лице было написано черными, как вар для тирования такелажа, буквами: лучше бы я этого не делала…

Дениза села рядом с ней, обняла и поцеловала. Ей было сейчас так же плохо, как любимой подруге, сестре – роднее настоящих сестер, единственному в мире существу, которое она могла назвать близким.

– Ты покрывало испачкала, – сказала Анриэтта.

– Когда будем в Митаве, устроим большую стирку. Давай я перестелю постель.

– Перестань мне все прощать! Я же знаю, что ты обо мне думаешь! – вдруг закричала Анриэтта.

– При чем тут прощение? Мне и слово такое на ум не приходило.

– А что же тогда?

– То, что я понимаю тебя. Ты перед Курляндией хочешь, чтобы это хоть на корабле было по твоей воле, а не по приказу его высокопреосвященства, вот и все, – Дениза вздохнула. – Вот и все…

– Может быть, когда-нибудь мы состаримся и станем непригодны для этих дел. Если нам дадут состариться. Или Мазарини отправится в преисподнюю. Или наша бедная королева вернется в Англию… Тогда мы купим домик на окраине, поселимся там и до самой смерти не увидим ни одного чужого лица, – сказала Анриэтта. – И это будет счастье…

* * *

Она не покидала каюты, пока за ней не явился граф ван Тенгберген и не уговорил выйти на палубу, чтобы посмотреть на старинную крепость Хельсингер, во французском произношении Эльсинор. Крепость охраняла самое узкое место пролива Эресунн. Городок у Хельсингера был постоялым двором всей балтийской торговли. Летом он делался многолюдным, там можно было и запастись продовольствием, и узнать все морские новости на немецком, шведском, английском, датском, голландском и французском языках. На Хельсингерском рейде суда прямо-таки теснились, и среди них были курляндские торговые суда, ходившие под двухполосным флагом – красно-белым.

В Эльсиноре взяли свежего мяса, зелени и нового лоцмана – знающего южную Балтику, по имени Андерс Ведель. Он был датчанин и взялся довести до Либавы с тем условием, чтобы его представили герцогу. Моряки уже поняли, что служить курляндцу и почетно, и выгодно, – кораблей он строит много, и ты, начав со скромной должности, можешь подняться весьма высоко. Веделю было сорок лет – возраст, когда уже накоплен опыт, но впереди еще двадцать лет службы новому господину, который этот опыт оценит. К тому же лоцман собирался, если поладит с герцогом, жениться в Курляндии на местной девице и завести детей.

При Веделе был его родственник, который тоже хотел найти в Курляндии применение своим талантам. Этого звали Арне Аррибо, а ремесло у него было необыкновенное – повар и поэт в одном лице. Он сочинил кулинарную поэму на латыни, в гекзаметрах, и желал посвятить ее герцогу Курляндскому. Такая образованная личность показалась занятной графу ван Тенгбергену, и он упросил капитана Довсона взять чудака на борт.

Довсон высказался в том смысле, что теперь на флейте недостает лишь балаганщика с кукольным театром, все прочее уже есть в избытке. Но спорить с графом не стал – это все равно, что ссориться с самим герцогом.

К тому же повар знал, как угодить команде: он вез с собой целый сундук с пряностями и щедро поделился с корабельным коком Гансом. При этом он, отсыпая перцы и гвоздику в мешочки, каждый мешочек снабжал латинской цитатой из собственного произведения. Никто ничего не понимал, но круглая физиономия повара, обрамленная мелкими золотыми кудряшками, выражала такое счастье, такую радостную услужливость, что даже Довсон в конце концов ему улыбнулся. Граф же искренне веселился, читая поэму, и затевал споры о латинских склонениях и спряжениях.

Дальнейший путь был почти без приключений – разве что, проходя остров Амагер, капитан с лоцманом сильно ругались – кто-то испортил фонари, висевшие на столбах у деревни Драгер, необходимые лоцману, чтобы успешно пройти между мелями. Но все же благополучно дошли до мыса Стефенс у южного входа в Эрессунн и вскоре вздохнули с облегчением – перед флейтом расстилалось Балтийское море. Там «Три селедки» ждало последнее испытание – редкая в этих широтах ночная гроза над морем, с проливным дождем и яростными молниями. С рассветом гроза кончилась, и по левому борту показался Борнхольмский маяк.