Читать книгу - "Венец Прямиславы - Елизавета Дворецкая"

Он выглядел негодующим, но само то, что он опустился до спора с Доброшкой, кое-что означало.

– Говорил же я, что половец не один на свете! – заметил Ростислав. – Вот и еще выискался!

– Да разве он на тебя похож, чтобы спутать! – ответил Юрий.

Распавшийся круг опять сомкнулся, и внутри остались князья и половец с жестким непроницаемым лицом, который держал под уздцы Юрьева коня. Сходства между ним и Ростиславом, который был на двадцать лет моложе и наполовину русский, не имелось никакого. Только невысокий рост и черные волосы…

– Ночью спутать немудрено! – справедливо заметил Истома. – Давайте-ка и у этого на плече поищем – ведь не беса же тогда Ратьша мечом полоснул, на земле кровь осталась человеческая!

Он шагнул к конюху, и тот подался назад, но сразу уперся спиной в толпу, которая не расступалась и не давала ему дорогу.

– Не трожь! – хрипло бросил половец.

Он бросил поводья, и в руке его мгновенно появился нож.

Но тут вышла из оцепенения толпа, которая состояла отнюдь не из городских зевак. Сам вид оружия в чьей-то руке подтолкнул княжеских гридней к действию даже прежде, чем они успели подумать. Нож мгновенно выбили из руки половца, а самого его схватили, и чьи-то руки нетерпеливо рванули рубашку на его плече. Послышались крики. Половец извивался, норовя ударить кого-нибудь головой, но все уже увидели повязку со свежим пятном крови, проступившим сквозь полотно.

– Это что такое? – Владимирко в недоумении повернулся к Юрию.

– Что это такое? – повторил слегка растерявшийся Юрий, словно не знал, что сказать. – Ах, собака! – вдруг взревел он и бросился к половцу, на ходу выхватывая меч.

При виде сверкающего клинка люди дрогнули, а Юрий с размаху ударил; отроки шарахнулись в разные стороны, но кое-кто не успел отскочить. Половец-конюх рухнул на траву, обливаясь кровью. Гридни Владимирка схватили Юрия за руки. Их старшина, воевода Демша, делал кому-то страшные глаза и грозил тяжелым кулаком. Если бы Юрию вздумалось броситься не на собственного конюха, а на Владимирка, тот сейчас точно так же лежал бы на траве зарубленный.

– Пусти, ну! – Юрий Ярославич гневно повел плечами, пытаясь сбросить державшие его руки, и его выпустили. – Вот ведь собака! Двадцать лет я его поил, кормил, в чести и довольстве держал, а он такое злодейство замыслил! На князя руку поднял! То-то я помню, что той ночью не было его в стане! На гривну золотую, что ли, позарился, бродяга, кровопийца проклятый? В аду ему вечно гореть! Прости, Владимирко, что из моей дружины такое зло для тебя вышло! – Он повернулся к звенигородскому князю и покаянно поклонился. Его руки заметно дрожали. – Всей жизнью моей тебе отслужу!

Владимирко молчал, нервно обтирая кисти, словно и на них была кровь, и судорожно сглатывал. Никто не ответил Юрию, и пустое пространство вокруг него становилось все шире и шире.

– Б… Бог тебя простит… Юрий… Яр…рославич… – с трудом выговорил Владимирко. Он с ужасом смотрел на того, кто с готовностью ему кланялся, и сам не смел додумать до конца ту жуткую мысль, которая его пронзила. – Бог… тебе судья… Ступай только от меня… Ступай… Ступай…

* * *

После этого дня во всей Червонной Руси еще долго не затихали разговоры. Каждый как умел толковал события, так и оставшиеся до конца не проясненными. Ростислав был убежден, что Юрий, узнав, что Прямислава уехала с ним, решил очернить соперника и во что бы то ни стало вырвать из его рук бывшую жену. В этом ему помог и нож, предназначенный для Ростислава и заказанный нарочно под пару к его мечу, и половец-конюх, который за двадцать лет службы, помимо ухода за лошадьми, выполнял много разных дел. Но Владимирко не желал говорить об этом: ему было слишком тяжело думать, что он сам, приняв в Звенигороде Юрия и согласившись помочь в ложном сватовстве, навлек гибель на родного и любимого брата. Он предпочитал верить, будто конюх решился на преступление сам по себе, прельстившись золотой гривной на шее Ярослава, а Юрий убил его не ради собственной безопасности, а в порыве праведного гнева.

Но летопись не вникает в мелочи, в тесных строчках на дорогом пергаментном листе находится место только для главного. С осторожностью выводя букву за буквой, какой-нибудь неведомый монах сохраняет для потомков только самое важное – те беды и радости, из которых слагаются человеческие судьбы.

«В лето 6636[33]. Преставися Борис Всеславич, князь полоцкий. Того же году было великое рек разлитие, многие домы сломало и жита с поля унесло. Князь великий Мстислав заложил церковь каменную во имя святого Феодора. Того же году прислал князь великий в Новград от себя посадника Даниила. Тогда в Новеграде был глад великий и мор, купили осмину ржи по гривне, от чего множество людей померло. Того же году родился Ростиславу перемышльскому второй сын Николай, а по-княжески Рюрик»…

Москва, 2003–2005 г.