Читать книгу - "Дорога на эшафот - Вячеслав Софронов"

«Правильно комендант говорил, что двери едва держатся. Так могут все разбежаться. Лови их потом…» – Василий все еще оставался офицером, призванным нести караульную службу. Он пока не пережил перелом, отделяющий надзирателя от взбунтовавшегося заключенного.

Пока не вернулись обратно Фока и Федор, он продолжал наблюдать, что происходило на галерее. Более всего Василия интересовала камера, где содержался тайный арестант. Он переживал, что под шумок Иоанна Антоновича могут вывести, усадить в лодку и переправить на другой берег, где он окажется недоступен для освободителей. Тут он увидел, что из его камеры вышел офицер со шпагой в руках и направился по галерее к выломавшему дверь узнику, который теперь крушил соседнюю с ним дверь. Офицер что-то крикнул разбушевавшемуся арестанту, видимо, призывая его вернуться обратно в камеру. Но тот даже не повернул голову в его сторону, продолжая свое разрушительное дело. Тогда офицер сделал выпад и вогнал в него острие своей шпаги… Что было дальше, Мирович рассмотреть не успел, потому что появились Федор Пермяк с Фокой, волочившие за собой небольшую пушечку, установленную на лафет, с колесами, производящими изрядный грохот на замощенном плитками дворе.

– Заряжена? – спросил их Мирович. Они согласно кивнули. – Поджигай фитиль! – приказал он. Те живо достали трут и кресало, принялись выбивать огонь, чтоб распалить фитиль.

– Эй, в крепости! – зычно крикнул Василий. – Открывайте ворота, а то разнесем в пух и прах, мать вашу так! – и несколько раз взмахнул поданным ему тлеющим фитилем.

За воротами на какое-то время воцарилось молчание, и чей-то голос ответил:

– Подождите чуть, сейчас поговорим меж собой и решим.

– Быстрей говорите, – крикнул Мирович. – Нам ждать некогда. Стрельнем, и все дела, потом на себя пеняйте.

– Они явно тянут время и ждут помощи с того берега, – сказал он стоящим подле него Фоке и Федору.

– Ясно дело. Страшно им, поди… – ответил Федор.

Наконец брякнула щеколда, заскрипели шарниры, и ворота медленно поползли в разные стороны. Рота Мировича устремилась внутрь, не выпуская мушкеты из рук. Защитники крепости успели разбежаться кто куда, и никто не оказал им ни малейшего сопротивления.

– Вон дверь, – указал Мирович бегущим рядом с ним Федору и Фоке. – Наверх по лестнице, успеть надо…

Те первыми взбежали наверх и распахнули указанную им дверь. Следом, тяжело дыша, подбежал Мирович и, раздвинув их плечом, вошел внутрь. В камере царил полумрак от двух плошек, наполненных жиром, свечи не были зажжены, но и при этом видны были фигуры двух офицеров, стоящих возле стола со шпагами в руках. Мирович выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок, следом ввалился с десяток солдат, с любопытством разглядывая происходящее. Все они были при оружии, с примкнутыми штыками. Ветераны Прусской кампании имели вид серьезный и решительный. Лишь после этого оба офицера опустили шпаги, а потом и вовсе вручили их Мировичу, приняв его за старшего. Но оба при этом сохраняли молчание.

– Кто такие? Назовитесь! – потребовал он.

– Ингерманландского пехотного полка капитан Власьев Данила сын Петров, – по-военному представился один.

– Того же полка поручик Чекин Лука сын Матвеев, – сообщил другой.

– По какому праву… – заикнулся было Власьев, но Мирович навел на него шпагу и рявкнул так, что у самого уши заложило:

– Молчать!!! Как смеешь держать царственную особу в такой камере? Где он? Показывай…

Оба офицера кивнули в сторону низкой деревянной кровати, где кто-то лежал, укрытый с лицом солдатским одеялом. Мирович рванулся туда, сорвал одеяло, но в темноте трудно было что-либо разглядеть, и он потребовал:

– Огня! – Ему подали масляную коптившую плошку. Он поднес ее к лицу лежавшего и в ужасе отшатнулся. – Кто это? Он не дышит?

– Наш пленник… – едва шевеля губами, пробормотал Власьев. – У нас приказ: живым в руки никому не отдавать его.

– Звери! Какие звери! Как вы могли руку на него поднять? Да я вас… – со слезами в голосе крикнул он и зашатался.

Солдаты подхватили его и отвели к двери. Он словно оглох и толком не воспринимал происходящее, настолько известие о смерти царевича потрясло его. Не слышал он, как Власьев с Чекиным принялись уговаривать солдат сложить оружие и сдаться. Капрал Миронов первым положил к их ногам свой мушкет, подбежал к Мировичу и вырвал у него из рук шпагу. Тот даже не попробовал оказать сопротивление, а горько рыдал, уткнувшись лицом в крепостную стену. В это время прибежал пришедший в себя комендант Иван Васильевич Бердников и, увидев Мировича, закричал громко:

– Он изменил присяге! Арестуйте его немедленно!

Услышавшие это Фока и Федор кинулись к своему командиру, но пришедший в себя Мирович остановил их:

– Не надо, а то еще больше пострадаете. Все кончено…

Те покорно отошли к стене, но мушкеты из рук не выпустили и лишь молча, с состраданием на лицах, смотрели, как к Мировичу подошли с двух сторон солдаты из комендантской роты, сопровождавшие подполковника, взяли за руки повыше локтя и отвели в кордегардию. Там его уже ожидал кузнец, ведавший при крепости ручными кандалами. Один из солдат ловко надел их Василию на запястья, а кузнец в несколько ударов ловко заклепал их и, отложив молот в сторону, проговорил с усмешкой:

– Из своих запасов не пожалел их для вашего благородия. Носите на здоровье и меня лихом не поминайте.

Мирович не знал, поблагодарить того за скорую работу или осыпать проклятиями. И счел за лучшее промолчать, лишь подумал:

«Вот они, старые добрые кандалы. Мои предки в них хаживали, а теперь и мне познакомиться пришлось…»

«Держись, внучок, – неожиданно услышал он голос деда. – Ничего не окончено, все только начинается. Ты и не представляешь себе, какая длинная штука наша жизнь…»

6

Императрица Екатерина Алексеевна находилась в Лифляндии, когда получила от Никиты Ивановича Панина известие о мятеже в Шлиссельбургской крепости. Ей и раньше говорили и показывали подметные письма, где какие-то полуграмотные люди сомневались в законности ее власти и требовали вернуть на престол Иоанна Антоновича. Она велела привезти царственного узника в Петербург и на частной квартире встретилась с несчастным юношей, обликом и языком которого была чрезвычайно потрясена. Он произвел на нее впечатление то ли полоумного, то ли затаившегося в себе человека. Представление его в таком виде двору, если бы она даже пошла на это, вызвало бы в придворных кругах, не говоря о загранице, всеобщий скандал.

И тогда, несмотря на испытываемую жалость, императрица решила оставить его по-прежнему в крепости. Так будет спокойнее не только для нее, но и для всей страны, которой она теперь управляла. Молодой человек просто был не готов взвалить на себя непосильное бремя власти и встать во главе державы. Даже если бы случилось чудо и он оказался на троне, сразу нашлись бы такие люди, которые начали бы опекать и направлять его, вершить суд от его имени. А потому выходило: нечего облегчать участь тех, кого сама судьба обрекла на страдания, поскольку у судьбы-фортуны с каждым из нас свои счеты, для людского понимания недоступные.