Читать книгу - "Блудное чадо - Дарья Плещеева"

Воин Афанасьевич так пожалел себя, что наконец-то заплакал.

На его слезы тоже никто не обратил внимания.

Ему давали еду – все питались всухомятку, и для него горячего не варили. Ему купили по дороге простой домотканый кафтан, как носили здешние крестьяне, по колено. Но не задали ни одного вопроса. А ему уже хотелось, чтобы хоть кто-то спросил: Войнушка, отчего ты сбежал, что надеялся найти? Он бы все рассказал! Желание оправдаться хоть перед сердитым Петрухой росло и крепло. Нужно было хоть кому-то объяснить, что он ни в чем не виноват: не так его воспитали, чтобы жить среди наглых, языкастых, необразованных и язвительных людей!

Наконец Воин Афанасьевич решил, что его могут выслушать женщины. Они с таким сочувствием отнеслись к Ваське – должны же пожалеть человека, который совершил ошибку с наилучшими намерениями!

Знакомство с европейскими нравами не слишком изменило душу Воина Афанасьевича, и беседа с женщиной на равных была для него так же невозможна, как полет на луну по книжке господина де Бержерака. Однако необходимость молчать стала невыносима, а в таком случае и баба за собеседника сойдет. К тому же он знал, что Анриэтта и Дениза – знатные особы, а это для человека, которому с детства привили потребность всех расставлять по ступеням чиновной и родовой лестницы, много значило.

Но как заговорить с Анриэттой или Денизой – он понятия не имел.

Анриэтта обнаружила, что Воин Афанасьевич, когда не трясется на запятках, старается оказаться поблизости от нее. Сперва она подумала: вид женщины в штанах, бесстыже показывающей ноги, разбудил в нем мужское любопытство. Потом поняла: даже такой прирожденный одиночка должен иногда хоть с кем-то разговаривать, а в том, что московиты слушать его не захотят, она не сомневалась.

– Вы что-то желали мне сказать? – прямо спросила она по-французски.

– Да, сударыня…

– Так говорите.

– Отчего они все меня презирают? – он жестом, за который следовало благодарить господина Бокажа, указал на Шумилова и Гонтрана; они обсуждали починку конской упряжи и связанные с этим расходы.

– Им трудно уважать человека, который предал свое отечество. Вы же не крестьянин, который убежал от плохого господина, чтобы пахать землю у хорошего господина. Вы могли причинить много бед. Может быть, вы из тех людей, что боятся давать вещам их подлинные имена? Нет? Ну так назовите же свое бегство предательством – вам сразу станет легче!

– Неужели я не заслуживаю хоть немного жалости? – горестно спросил Воин Афанасьевич.

– Вот оно что, – Анриэтта вздохнула. – Хорошо, пока лошади отдыхают, а Гасконец не вернулся с хлебом и сыром, я постараюсь понять, за что вы достойны жалости.

– Меня всегда презирали… – помолчав, признался Воин Афанасьевич. – Я всегда был там чужим… Я же низкого рода! И батюшку моего никто не любит! А надо мной так просто смеялись! И сам государь видел, что смеются! И ничего – не вступился!

– Государь, который доверял вам? Может, мы о разных людях говорим? – удивилась Анриэтта.

– Этот, этот самый! Они издевались надо мной, а он? Он потом лишь на них прикрикнул. А мне что, прикажете жить с ними, слушать все их мерзости? А он, государь, им потворствовать будет?

Стычка с молодыми наглыми стольниками сейчас выросла в воображении Воина Афанасьевича в побоище вроде сражения при Фермопилах.

– Да, это ужасно, – согласилась Анриэтта. – Простите мою дерзость – у вас борода давно растет?

– При чем тут моя борода?

Воин Афанасьевич, естественно, всю дорогу не брился, и образовалась довольно хилая бороденка.

– Да мне всегда казалось, что борода – признак мужчины.

– Вы не понимаете!..

– Понимаю! Если бы над вами смеялись в Кракове, вам бы пришлось хвататься за саблю! Если бы в Париже – за шпагу! А в Москве хватает кулаков и тех слов, которые мне и выговорить стыдно! Какие у вас еще претензии к московской жизни? – спросила Анриэтта.

– Что вы можете о ней знать… – буркнул Воин Афанасьевич.

– Я почти два года прожила в Замоскворечье, насмотрелась и наслушалась. Вы только в России и можете жить – там вас всегда пожалеют. Не верите? Клянусь вам, это правда, – видя, что собеседник онемел, сказала Анриэтта. – Мы с моей подругой, почти сестрой, леди Тревельян, жили в переулке, отходящем от Ордынки, за маленьким Благовещенским храмом, и из моего окна были видны высокие крыши нового Хамовного двора.

Ордин-Нащокин-младший ушам своим не верил. Однако видел, что Анриэтта готова перечислять другие подробности своей московской жизни.

Чтобы окончательно его убедить, Анриэтта сказала:

– А дом, в котором я жила, был куплен на торгу в совсем другой части города, куплен в готовом виде, разобран на бревна, бревна пронумерованы и записаны, потом привезен и поставлен заново на каменном основании. По-русски оно называется «подклет», вам ведь это слово знакомо? Так вот – знатная дама, из древнего французского рода, по своей воле осталась в Москве.

О том, что Дениза вышла замуж за Ивашку, Воин Афанасьевич знал, но не помнил, голова другим была занята. И сейчас он вдруг осознал нелепость этого союза.

– Как она могла там жить?!

– Как всякая женщина, имеющая мужа и детей!

– Мне за наших женщин перед иноземцами стыдно! – вдруг воскликнул Воин Афанасьевич. – Сидят по теремам взаперти, как куры в курятниках! Никого не видят и их никто не видит! Только в церковь выходят!

– А вы действительно московит? Не притворяетесь? – забеспокоилась Анриэтта. – Может быть, вам кто-то рассказал, что московские женщины сидят взаперти, а вы и поверили? Я жила среди этих женщин! Я видела их не на картинках в книжках, написанных путешественниками! Было бы вам ведомо, что даже монахини взаперти не сидят – выходят из своих обителей запросто, боярыни и княгини их у себя принимают, а если настоятельница прикажет, они с денежными ящиками уходят собирать деньги на обитель, неделями ходят, с людьми встречаются и говорят.

Воин Афанасьевич вспомнил: да, действительно, встречал пожилых черноризок, странствующих, бормоча под нос молитвы, по дорогам с таким спокойствием, будто гуляли по монастырскому саду.

– Молодых не отпускают, – возразил он. – Девиц и молодых жен держат взаперти, никому не показывают, ничему не учат!

– И тут вранье. Если девица растет в купеческой семье и должна выйти замуж за купца, ее и грамоте, и счету учат, иначе хозяйство по ветру пойдет. И боярышни читать умеют, хотя и не все это занятие любят. А когда у свекрови молодая невестка – ее свекровь хозяйничать учит. Это я сама видела.

– Хозяйничать!..

– Да! Не вирши сочинять! Не мать учит – откуда матери знать, в какую семью дочь просватают? А свекровь! И русские знатные женщины сами детей растят, сами смотрят, как и чем их кормят. А французские дамы отдают детей кормилицам, и те увозят их бог весть куда, выпаивают козьим молоком. Иноземцам кажется, будто они сидят взаперти: а когда дома трое или четверо малых деток, один заболел, у другого зубки режутся, не до беготни по улицам, еще и не каждую неделю в церковь удастся сходить! Но вам этого, я вижу, не понять.