Читать книгу - "Исповедь соперницы - Симона Вилар"

Я сказала об этом Труде, но она лишь сердито шикнула на меня. Как можно думать сейчас о таком. Лучше бы я вспомнила какой сегодня вечер и помолилась. И я послушно твердила слова молитвы, как учили в монастыре:

— Verbum caro factum eit et habitavit in nobis…[52]

Боли становились все сильнее. Но я была так утомлена, что в перерывах меж схватками даже засыпала. И опять приходила в себя с тягучим стоном. Кричать мне было словно бы стыдно.

Толстая Труда тихонько ходила, развешивая у очага детские вещички, одеяла и шкуры, чтобы нагрелись. Помешивала в каких-то горшочках, отчего пряный запах распространялся по комнате. Мне стало грезиться, что я в монастыре, в красильне, помогаю сестрам красить ткани. Наверное это было от того, что в комнате стоял пар от вываривавшихся коры ясеня и крапивы.

И опять забытье, потом опять боль. Но в какой-то миг я различила привычные звуки утра — крики петухов, отдаленный звон колокола. Рождество!.. Я стала говорить, что людям надо пойти в церковь… Господи, уже новый день настал, а моим мукам нет конца.

Труда склонилась надо мной, лицо ее было усталым, осунувшимся и… встревоженным.

— Бедная девочка, ты такая худенькая. Тяжело тебе придется. Вот что, давай попробуешь походить.

Походить?.. Я расплакалась. Сил не было вообще. Но я так хотела родить этого ребенка! И я встала, еле переставляла ноги, опираясь на Эйвоту и еще одну женщину ходила от стены к стене, пока боль не стала непереносимой. Меня просто скрутило пополам. Еле дотащилась до кровати. Но Труда, похоже, была довольна. Потом пошарила у меня между ног и лицо ее вновь омрачилось.

— Вы еще не готовы, госпожа. Придется ждать.

Ждать? Сколько? Я уже ничего не соображала от боли. Казалось словно стальные когти разламывают мне поясницу, а низ живота вспороли ножом и в зияющую рану бьют деревянным колом. Я стала кричать, рычать, выть…

Не знаю сколько это длилось. Смутно различила, как кто-то сказал, что уже вечер, и что на всякий случай стоит послать за священником. Значит я умираю. Я почти хотела смерти, как избавления от мук.

Потом громко стукнула дверь и я различила гневный окрик Труды. Мужской голос что-то ответил. Значит пришел священник. Я умираю.

Но надо мной склонился Эдгар. Нервно дергал застежку плаща, рывком отбросил его в сторону.

— Сюда нельзя мужчинам! — вопила Труда.

— Мне можно. Я отец.

Я вспомнила, что случилось с Ральфом в такой ситуации. Какой будет позор, если обомлеет и Эдгар. Хотела сказать, чтобы он уходил, но вновь зашлась криком.

— Кричи, кричи, любимая, у тебя это славно получается! — почти весело говорил Эдгар, обнимая и поддерживая меня сзади под спину. — Хорошо, что я успел. Теперь мы вместе и вместе мы сможем.

Это удивительно, как подействовали на меня его слова. Я даже заулыбалась. Но тут такая боль… Кости словно затрещали, разошлись… Я вцепилась в руку Эдгара, закричала.

Он поддерживал меня, целовал мне виски, волосы. Я цеплялась за него. И даже Труда больше не гнала его, копошилась под одеялом между моих ног.

— Ну вот и славно. Тужьтесь, леди, тужьтесь.

Я старалась, рычала сквозь сцепленные зубы. Крепкие руки Эдгара приподняли меня за плечи, придерживали.

Труда покрикивала: еще! еще!

И вдруг мне стало легче. Скользкий комочек плоти выскользнул из меня. Я опала, закрыла глаза. Я так устала, что сейчас меня ничего не волновало. И все же я улыбнулась, услышав счастливый смех Эдгара.

Дитя кричало, гомонили люди, Эдгар целовал меня. Я все же открыла глаза.

— Гита, у нас дочь. Ты только погляди какую славненькую девчушку ты родила!

Он даже не огорчился, что не сын.

Со мной еще что-то делали, но я почти не обращала на это внимание. Эдгар подошел вновь и в его сильных руках кричала, суча ручками и ножками, крохотная девочка. И как же бережно он ее держал! А еще говорят, что мужчины боятся новорожденных.

Я взглянула на ребенка. Моя дочь была прелестна. Она таращила на меня глазенки удивительной голубизны. И эти светлые волосики…

— Она так похожа на тебя, Эдгар!

— Конечно. Это же моя дочь. Моя!

Я хотела взять ребенка. Хотела обнять Эдгара. Как же я их любила!

Но уже спустя минуту я погрузилась в глубокий сон.

Позже мне рассказали, что после того как девочку омыли и запеленали, Эдгар вынес ее в зал. По старинному обычаю поднял над головой и сказал, что признает ее своим ребенком. Сказал, что нарекает ее Милдрэд.

Милдрэд — старое саксонское имя. Так звали мать Эдгара. Это было фамильное имя Армстронгов.

Потом Эдгар пировал с мужчинами в зале. Потом уехал.

Когда я проснулась, его уже не было в Тауэр-Вейк.