Читать книгу - "Викинг. Побратимы Меча - Тим Северин"

— Христиане поступают так же — хоронят мертвых, — сказал я и повторил то, что когда-то, давным-давно, говорил Транд: — Понимаешь, для тех, кто привержен исконной вере, это — оскорбление умершего. Мы — потому что и я приверженец исконной веры — считаем отвратительным оставлять тело человека на разложение и съедение червям. Мы предпочитаем, чтобы оно было уничтожено чисто и опрятно, чтобы душа вознеслась в Валгаллу.

После чего, разумеется, мне пришлось объяснять, что такое Валгалла, а Ибн Хаук поспешно записывал.

— Твоя Валгалла очень похожа на ту долину, куда, как верят некоторые из нас — очень странное суеверие, — попадают те, кто падет в битве, отдав жизнь за своего вождя.

Он был столь дружелюбен и общителен, что я воспользовался возможностью и спросил у него, видел ли он когда-нибудь драгоценные камни цвета голубиной крови, внутри которых горит огонь.

Он сразу же узнал описание.

— Конечно. Мы их называем лалами. У моего господина есть такие — они гордость его королевской сокровищницы. Самые лучшие он получил в дар от других великих властелинов.

— Ты знаешь, откуда они берутся?

— На этот вопрос нелегко ответить. Торговцы самоцветами называют эти камни «бадакши», и это, наверное, как-то связано с названием страны, где их находят, — сказал он. — Говорят, их месторождения находятся высоко в горах, на границе со страной, которую мы называем аль-Хинд. Это место хранится в тайне, но кое-какие слухи доходят. Говорят, что рубины прячутся в глыбах белого камня, которые при помощи зубил раскалывают с великой осторожностью, чтобы найти камень внутри. Когда находят маленький камень низкого качества, называют его «пеший воин». Камень получше известен как «всадник», и так далее — самоцвет «эмир», самоцвет «визирь», до самого лучшего — самоцвета «император», который и отбирается для семьи калифа.

В столь умном и поучительном обществе время в плавании на юг летело быстро, и я с искренним сожалением услышал как-то вечером сообщение Ибн Хаука, что наши пути скоро разойдутся.

— Завтра мы достигнем внешней границы Румияха, — сказал он. — Полагаю, нас встретит пограничная стража. Великая река там поворачивает к востоку, а дорога на Румиях, куда ты хочешь добраться, лежит к югу и западу. Тебе придется перейти с этой реки на другую, которая приведет тебя к порту, где ты сможешь сесть на корабль и, наконец, после перехода в две-три недели, доберешься до столицы, до Константинополя, или, как вы его называете, Миклагард.

Наверное, вид у меня был удрученный, потому что он прибавил:

— Не беспокойся. Странник всегда поможет страннику, а моя вера говорит мне, что всякий милосердный поступок будет вознагражден. Обещаю сделать все, чтобы ты добрался до Миклагарда.

И только когда начальник пограничной стражи пришел к Ибн Хауку, я воистину оценил, сколь влиятелен мой скромный странствующий товарищ. Начальник стражи, наемник-печенег, нанятый со всей конницей его родичей, охранял ничейную полосу между империей и обширными землями, расположенными к северу. Печенег был либо от природы надменен, либо ждал мзды. Он говорил с Ибн Хауком грубо, требуя доказательств того, что он посланник. Ибн Хаук спокойно достал маленькую металлическую табличку. Длиной она была в полпяди, а шириной в три пальца. На ней было что-то начертано греческими письменами, хотя сомневаюсь, что печенег способен был их прочесть. Но этому вояке грамотность не требовалась. Табличка была из чистого золота. Увидев ее, он отступил и стал очень подобострастен.

— Не желает ли чего-либо посланник? — спросил он. Мол, он будет счастлив оказать помощь.

— Позволь мне и моей свите продолжать путь, — мягко ответил араб, — и будь так добр, обеспечь сопровождение этому молодому человеку. Он везет сообщение его величеству императору.

У меня хватило ума не разинуть рот от удивления. Едва печенег вышел из шатра, я спросил:

— Ваша милость, что имелось в виду под сообщением для императора?

— А, это? — Ибн Хаук отмахнулся. — Никогда не мешает послать поклон от калифа императору Румияха. Надо полагать, их высоко ценят. Императорский двор находит удовольствие в обмене любезностями, а несоблюдение оных посольская палата может почесть за оскорбление, когда узнает, что я посетил уголок имперской территории, не послав несколько льстивых слов великому императору ромеев, ибо так он себя именует. Ты и отнесешь сообщение от меня. И ты же поможешь начертать его греческими письменами.

— Однако не понимаю, с какой стати печенегу брать на себя заботу о моем путешествии?

— У него нет выбора, — ответил Ибн Хаук. — Имперская служба выпускает золотые опознавательные таблички только для представителей столь же могущественных правителей. Каждая табличка несет в себе власть самого императора. Если печенег не исполнит своих обязанностей, ему повезет, коль он удержится на своей должности, а не попадет за решетку. Чиновники Константинополя продажны и тщеславны, но они терпеть не могут неповиновения. Чтобы облегчить твое путешествие, я дам тебе достаточно серебра, чтобы подсластить их по прибытии. А теперь давай составим послание, которое ты повезешь.

Вот так в первый и последний раз я получил урок перевода с сарацинского на греческий. Задача эта показалась мне не слишком сложной, и с помощью толмача я начертал то, что мне представлялось разумным воспроизведением цветистых поздравлений и похвал Ибн Хаука императору, или, базилевсу, как византийцы называют своего правителя.

— Вряд ли он вообще увидит это письмо, — заметил Ибн Хаук. — Скорее всего, его засунут куда-нибудь в дворцовом архиве и забудут. Жаль, я ведь очень горжусь своим изящным почерком.

Он и вправду очень заботился о своем почерке, аккуратно выводя чернилами строки на свежем гладком пергаменте. Он напомнил мне монахов, виденных мною в скриптории монастыря, где я недолго служил послушником. Его почерк был произведением искусства. Я сказал ему об этом, и он стал еще веселее обычного.

— Ты заметил, — сказал он, — что здесь я пишу иначе, чем писал, делая заметки о твоих странствиях. То был мой повседневный рабочий почерк. Это письмо я начертал нашими государственными письменами, которые используются для важных сообщений и надписей, копий нашей священной книги и всего, что носит имя моего господина. А это напоминает мне: тебе понадобятся деньги на дорожные расходы по пути в Константинополь.

Так и началась последняя стадия моего путешествия в Миклагард. Я был одет в хлопчатое арабское платье и снабжен монетами, которые впервые увидел на шее королевы Англии, и которые, как я теперь знал, были вычеканены во имя великого калифа Багдада.

Много было писано о великолепии Константинополя, города, который мы, северяне, называем Миклагардом, а другие называют Метрополисом, Царьградом — либо просто Великим городом. Но нигде не читал я о явлении, каковое поразило меня, когда я прибыл в устье узкого пролива, на котором стоит Константинополь. Явление это таково: морская вода течет по заливу только в одном направлении. Это противоестественно. Каждому мореходу известно: коль у моря есть приливы, то есть и отливы, и течение в такой узине должно быть переменным. А коли приливов нет вообще или они слабы, как в Константинополе, вода вообще не должна двигаться. Но кормчий грузового судна, которое доставило меня в этот залив, уверял, что море здесь всегда течет в одном направлении.