Читать книгу - "Священный цветок. Чудовище по имени Хоу-Хоу. Она и Аллан. Сокровище озера - Генри Райдер Хаггард"

Я смотрел и смотрел на картину, не в силах отвести взгляд, а потом ноги мои подкосились и я опустился наземь.

Вижу, вы посмеиваетесь, молодой человек^[48], поскольку явно вообразили, что рисунок сей был творением рук какого-то бушменского художника, который вдруг лишился рассудка и украсил скалу этим дьявольским порождением воспаленного ума. Что ж, я и сам пришел к такому же заключению на следующее утро, однако в те мгновения, когда я разглядывал изображение, подобные мысли меня не посещали.

Место, где мы находились, внушало ужас и тоску: мрачное, жуткое, а уж если вспомнить, что совсем рядом находилась пропасть, полная человеческих костей… Было очень тихо, разве что откуда-то доносился приглушенный расстоянием вой какого-то зверя – не то шакала, не то гиены, – который выл на луну. За минувший день на мою долю выпало немало испытаний: чего стоило хотя бы задача пересечь пропасть по узенькому мосточку, – кстати, пропасть эта напомнила мне темницы старинных норманнских замков, куда, как я читал, узников сбрасывали, точно в бездонные ямы. Кроме того, друзья мои, все вы, полагаю, успели заметить, хоть и прожили на свете меньше моего, что при лунном свете все выглядит совершенно иначе, нежели при солнечном. Не удивительно, что многие люди, которые днем ведут себя мужественно, в ночи подвержены приступам страха. Так или иначе, я сел на землю, ибо ощутил слабость в ногах, и мне почудилось, будто по телу разливается болезненная истома.

– Что такое, баас? – не преминул язвительно спросить наблюдательный Ханс. – Если бааса тошнит, пусть не стесняется, я повернусь к нему спиной. Помню, меня тоже затошнило, когда я впервые увидел этого Хоу-Хоу, прямо вот тут. – И готтентот ткнул пальцем в каменный пол.

– Почему ты именуешь эту тварь Хоу-Хоу, Ханс? – справился я, стараясь усилием воли обуздать свои бунтующие внутренности.

– Потому что это и впрямь его имя, баас. Так звала чудовище его мамочка, когда оно было маленьким.

(Меня и вправду едва не стошнило при мысли, что у этого существа могла быть мать; так содержимое желудка начинает рваться на волю, когда во время сильной качки на море видишь перед собой кусок жирного бекона и обоняешь его.)

– Откуда это тебе известно, Ханс?

– Бушмены рассказали мне, баас. Они говорили, что их предки, еще тысячи лет назад, встречались с этим Хоу-Хоу. Дело было далеко отсюда, и бедняги в ужасе бежали из тех краев, потому что не могли спокойно спать по ночам, как бывает с бурами, баас, когда другие буры приходят и строят себе дом в шести милях от них. По-моему, они даже слыхали, как этот Хоу-Хоу говорил. Помнится, бушмены рассказывали, будто их далекие-далекие предки видели, как чудище разевало пасть и колотило себя по груди. Вот только, баас, сдается мне, что эти люди врали: вряд ли они могли и впрямь что-то знать о Хоу-Хоу и о том, кто нарисовал эту тварь на скале.

– Пожалуй, тут я с тобой соглашусь, – ответил я. – Что ж, Ханс, на сегодня с меня достаточно: мы полюбовались на твоего приятеля Хоу-Хоу, а теперь пора отправляться спать.

– Конечно, баас, как скажете. Но прошу, взгляните на него еще раз перед уходом. Такие рисунки видишь не каждый день, а баас просто мечтал на него посмотреть.

Признаться, я бы охотно пнул Ханса снова, однако память о гвоздях в кармане его штанов была еще свежа. Поэтому я ограничился выразительным взглядом, после чего поднялся и взмахом руки велел готтентоту вести меня обратно.

Так мы расстались с Хоу-Хоу – или с Вельзевулом, называйте его как угодно. Поначалу я намеревался вернуться к воронке при свете дня, чтобы тщательно изучить рисунок, однако поутру решил, что не отважусь снова перебираться через пропасть по узкому выступу, так что, пожалуй, с меня вполне достаточно первого впечатления. Ведь недаром говорят, что первое впечатление самое яркое, вроде первого поцелуя (это уже Ханс подсказал, когда я впоследствии поделился с ним своими мыслями).

Разумеется, забыть Хоу-Хоу было попросту невозможно; более того, я нисколько не преувеличу, если признаюсь, что с тех пор это дьявольское отродье стало меня преследовать. Сколько я ни старался, однако не мог убедить себя в том, что портрет на скале – лишь плод извращенного воображения дикарей. По сотне признаков, каковые казались мне неоспоримыми (ошибочно, как я ныне убежден), я счел этот портрет произведением бушменского искусства, хотя и был уверен, что ни один бушмен, даже одержимый горячкой – к слову, на помутнение рассудка дикари никогда не жаловались, поскольку общепризнано, что их сознание к тому не приспособлено, – так вот, ни один бушмен не мог бы извлечь такую омерзительную тварь из недр собственной души (если даже допустить, что у бушменов есть душа). Нет, кем бы ни был сей неизвестный художник, он явно рисовал на скале то, что видел на самом деле – или думал, будто видел.

К такому выводу меня подталкивало несколько особенностей портрета. Так, скажем, правый локоть у Хоу-Хоу заметно распух, как если бы чудище сильно ударилось обо что-то. Кроме того, коготь на одной из жутких лап – если не ошибаюсь, на левой – был сломан и расщепился на кончике. На лбу виднелась то ли бородавка, то ли прыщ, а прямо над ней – пучок длинных серо-стальных волос, которые свисали по обе стороны демонического лица, наделенного женственными чертами. Должно быть, неведомый художник запомнил все эти подробности и старательно воспроизвел на портрете то, что видел своими глазами. Вряд ли, думалось мне, он мог нафантазировать такие детали.