Читать книгу - "Меч Вайу - Виталий Гладкий"

Все выше и выше поднимался орел, отбиваясь от обозленных врагов, все дальше и дальше удалялся от Атейополиса, пока не исчез где-то за Борисфеном, скрывшись среди туч.

Смутились притихшие сколоты, пытаясь понять, что бы это значило. И Марсагет нахмурился – похоже, недобрый знак посылало небо сколотам. Нужно звать энареев[108], пусть истолкуют…

Завершающую часть церемонии скомкали – даже невозмутимые жрецы были встревожены и напуганы происшествием, и поэтому торопились. Оставив на поживу воронью искромсанные тела жертв, которым отрубили руки и разбросали вокруг кучи хвороста, все поспешили внутрь Старого Города, где рабы завершали последние приготовления к новому пиршеству.

В этот же день ушли в свои горы воины траспиев – нетерпеливый Спарток не соглашался ни под каким предлогом погостить день-другой в доме побратима, потому что горел желанием снова скрестить оружие с иллирийцами. Абарис его понимал, но расставался со Спартоком с грустинкой.

Сын вождя сколотов проводил траспиев до переправы через Борисфен и долго стоял на берегу, пока воины Спартока не переплыли реку и не затерялись в редколесье на другой стороне.

Утром следующего дня после сытного завтрака засобирался в Неаполис и военачальник царя Скилура Зальмоксис. Тревожные вести приносили лазутчики царю сколотов: отряды Гатала появились возле Ольвии, стали нападать на караваны сколотов с зерном, пираты-сатархи подняли головы, приободрились неизвестно по какой причине после недавнего поражения от наварха Посидея, снова подтянули биремы к гаваням сколотов, разбойничают пуще прежнего, да и эллины что-то затевают против царя Скилура, шушукаются за его спиной, пытаются склонить на свою сторону меотов, набирают пополнения в отряды гоплитов. Потому Зальмоксис и не медлил, строго выполняя указания Скилура – помочь Марсагету и сразу же обратно.

Ушли отряды Зальмоксиса, а с ними и три сотни юношей племени Марсагета, отборные воины. Жаль было отпускать их в Таврику, на службу в войско царя Скилура, но таков был приказ нового владыки, и Марсагет не посмел ослушаться, хотя у самого от дружины остались крохи, и нужно было срочно пополнить ее ряды новобранцами – кто знает, не появится ли новый Дамас под.

Атейополисом? К этому нужно готовиться заранее – акинаки и в мирное время должны быть остры…

* * *

Хмурый и задумчивый сидел Марсагет возле своего домика-спальни. Из головы не выходило странное происшествие во время жертвоприношения Мечу Вайу. Терзаемый дурными предчувствиями, он ждал предсказателей.

Три энарея склонились в поясном поклоне перед вождем – Марсагет, задумавшись, не заметил их появления. Одетые в женские платья, чисто выбритые и нарумяненные, женоподобные энареи вызывали в душе Марсагета отвращение. Он очень редко пользовался их услугами, только в особо важных случаях – энареи считались приближенными Священной Табити, и их предсказания почти всегда сбывались. Впрочем, Марсагет знал и другое: кто может уличить их в неправде, если виновный в ложной клятве богине очага вождя племени – а именно такими предсказаниями пробавлялись энареи – отправлялся в заоблачные выси, и еще не было случая, чтобы оттуда кто- нибудь возвращался. Марсагет, в юные годы не особо утруждавший себя заботами о делах божественных, к старости становился все более суеверным и мнительным, и не раз с ужасом вспоминал свои кощунственные мысли и деяния, возвысившие его до положения главы племени – сколько ложных клятв было им произнесено, сколько нужных ему предсказаний наговорили подкупленные гадальщики, и все это ради обладания священным жезлом власти.

Теперь Марсагет ждал предсказания с душевным трепетом. Повинуясь знаку вождя, энареи приступили к гаданию. Бормоча молитвы и заклинания, они вынули из сумки липовое мочало, бережно разгладили, а затем разрезали на три части по длине. Намотав отрезанные куски вокруг пальцев, энареи, образовав тесный круг, принялись топтаться в медленном танце, изредка нелепо подпрыгивая и притопывая…

Наконец страший из них, толстый и рыхлый, быстро распустил свой кусок мочала, а за ним это проделали и остальные двое. Внимательно вглядываясь в образовавшиеся завитки и петли, энареи приблизились к Марсагету.

– Великий вождь… – толстый энарей начал было и умолк – озабоченное выражение на его лице уступило место страху; он еще и еще раз осматривал мочало, благоговейно прикасаясь к нему кончиками пухлых пальцев.

– Ну что там, говори?! – не выдержал Марсагет затянувшегося молчания, гневно хмуря брови.

– Великий вождь, – тостяк оправился от временного замешательства и поторопился спрятать под нарисованными сажей веками круглые хитрые глазки, чтобы не встречаться со взглядом.

Марсагета, – большие беды предвидятся для тебя в будущем… – он снова умолк, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя. – Большие…

– Да говори ты, не тяни! Что за беды? Откуда их ждать?

– Беды и болезнь, – энарей тяжело вздохнул, встряхнул мочало. – Боги на тебя гневаются, великий вождь…

– По какой причине?

– Про то мне не ведомо. Могу только сказать, что змею ты пригрел у себя на сердце, и она тебя ужалит, если не умилостивишь богов, не принесешь им искупительной жертвы и дары.

– Змею? – Марсагет побледнел, почему-то вспомнив старого вещуна-врачевателя и видения у ложа больной Опии.

Средце сжалось в предчувствии дурного; Марсагет почувствовал, как пересохло во рту, и вдруг ощутил тот резкий, неприятный запах, который долго не мог выветриться из опочивальни жены после ухода отшельника. С трудом заставив себя оставаться спокойным и уравновешенным, вождь спросил:

– Это все?

– Да, великий вождь, – с поклоном ответил энарей; его помощники тоже склонились, шепча молитвы.

Марсагет хотел было спросить, не указывает ли священное мочало на человека, способного принести ему зло, но не решился; боялся, что энарей произнесет любимое имя – Опия в последние дни вела себя так странно…

После ухода предсказателей Марсагет надолго закрылся в своем домике, приказав телохранителям не пускать к нему никого. Лежал на постели опустошеный, разбитый, безвольный.

Перед глазами вождя мелькали видения, одно страшнее другого: какие-то пьяные оргии, пламя пожаров, женщины в белых одеждах, забрызганных кровью, и хищное воронье с железными клювами. Но вот все рассеялось, и перед взором Марсагета вдруг появилась окровавленная голова брата; незрячие глаза ожили, приоткрылись, сверкнули злым торжеством; сквозь заросли бороды забелели огромные зубы, и дикий хохот раздался в ушах Марсагета. Как ошпаренный вскочил он с постели и заметался по комнате, сжав руками голову, пытаясь заглушить этот громкогласный смех.

– Ай-яй! А-а-а… – стонал вождь, шатаясь, как пьяный.

Взгляд его упал на боевую секиру у изголовья постели; словно коршун на добычу, бросился вождь к секире и в неистовстве обрушил ее на свое ложе, на стены, на посуду. Рубил, пока не упал без чувств на пол, не забился в плаче; только слезы так и не пролились из его обезумевших глаз…