Читать книгу - "Совесть королям - Мартин Стивен"

— Марло. Ваш друг Марло.

Грэшем скорее почувствовал, нежели увидел, как Джейн вся сжалась, как при упоминании этого имени ее буквально передернуло от омерзения.

— Он пришел к Бербеджу, Хеммингу и Конделу. Глупец, и я еще считал этих подлецов друзьями! Стоило им услышать звон монет, стоило им увидеть рукописи, как они предали меня…

По щекам драматурга катились слезы — нет, не жалости к самому себе. Слезы бессилия и гнева. Грэшем предложил ему сесть, Манион побежал за вином. Шекспир посмотрел на предложенный стул, сел и тотчас весь поник, словно проткнутый пузырь, из которого вышел воздух.

— Как они могли вас предать? — негромко спросил Грэшем.

— Они сказали ему, где я храню рукописи. Оригинальные рукописи. Те, что написаны рукой короля, Эндрюса, Бэкона, Оксфорда, Дерби, Рутленда, Рейли, — при перечислении имен у Грэшема зажглись глаза, — графини Пембрукской — да что там, всей этой компании! — и, конечно, Кристофера Марло. Все трое знали об их существовании. Знали с самого начала. Более того, это они уговорили меня принять участие в обмане…

— А было ли им известно, что большинство рукописей претерпели значительные изменения, причем в лучшую сторону, после того как вы приложили к ним руку? Было ли им известно, что хотя идеи вы черпали у других, гениальными эти пьесы становились лишь благодаря вам, мастер Шекспир? Было ли им известно, что любая их этих пьес давно бы сошла с подмостков и о ней забыли бы уже на следующий день, не вложи вы в нее всю свою душу?

В голосе Грэшема звенела сталь.

Вернулся Манион с кувшином вина и налил Шекспиру. Тот принял кубок, однако не сделал даже и глотка. На глаза его навернулись слезы и в следующий миг, прочерчивая по пыльным щекам две светлые полосы, устремились вниз.

— Они знали… и были готовы меня предать. Мои друзья, друзья всей моей жизни! Они заключили с ним сделку. Марло получит все до единой рукописи. Бербедж, Хемминг и Кондел — круглую сумму каждый. Будет дан спектакль, грандиозный спектакль. И тут появится Марло. Надеюсь, вам понятно, что именно об этом он и мечтал. Это был бы самый драматичный момент всей его жизни. Кристофер Марло, великий Кристофер Марло, крестный отец английского театра, мастер белого стиха… жив! Вот он, во плоти, стоит на сцене! Ибо его главного врага — Сесила — в живых уже больше нет.

В это мгновение в голову Грэшема пришла леденящая душу мысль, вернее, пронеслась сквозь его сознание, как сани, которые летят со снежной горы — беззвучно, но стремительно.

— И после того как он появится на сцене, словно чертик из шкатулки, зрители ахнут и откроют от изумления рты, — продолжил он за Шекспира, — Марло сделает заявление. Дескать, пока поклонники его таланта считали его мертвым, он был мертв для них лишь на бумаге. На самом деле он продолжал творить вплоть до этого самого дня. Известны ли им пьесы Шекспира? Неужели они и впрямь столь доверчивы, что считают, будто их мог написать неотесанный деревенский парень, не получивший образования? Конечно же, нет! Это он, Кристофер Марло, находясь в ссылке, лишь прикрывался именем Шекспира — точно так же как другие благородные умы тысячу лет назад прикрывались именем Теренция.

Грэшем вскочил со стула. Встав посреди комнаты, он раскинул руки на манер великого Бербеджа и заговорил тоном трагического героя:

— Я — Марло, и я жив! Я — Шекспир, и на протяжении двадцати лет я жил рядом с вами в этом театре — жил как Шекспир! Мои враги мертвы! Властитель театра вернулся к вам!

В комнате воцарилось молчание.

— Боже милостивый! — воскликнул Манион. — Неужели этот ублюдок и впрямь произнес бы такие слова? Упивался бы ими?

Джейн изо всех сил пыталась побороть в себе отвращение, убедить себя, что не утратила способности мыслить разумно и взвешенно при упоминании его имени.

— А разве другие авторы не пожаловались бы? Не стали бы отстаивать свое авторство?

— Как вы не понимаете?! — воскликнул Шекспир. — Он умнее всех нас, вместе взятых! Многие из авторов не хотели бы выдавать себя. И потому предпочтут промолчать. Представляете, каким посмешищем выставила бы себя при дворе графиня Пембрукская, возьмись она утверждать, что пишет пьесы! Да и кто ей поверит! В лучшем случае ее заявление сочтут неуместной шуткой. Потому что в противном случае это означало бы, что придется навсегда пересмотреть взгляды на женщину, на ее ум, на ее таланты! Имея на руках рукописи, тем более что половина их авторов уже в могиле, Марло может торжествовать, его никто не разоблачит. И если Бербедж, Хемминг и Кондел предадут меня — а они готовы это сделать, — ему ничего не стоит заявить, что он и есть автор всех этих пьес. Он совершит это с той же легкостью, с какой ястреб ловит кролика!

— А вы уверены в том, что они готовы вас предать? — спросил Грэшем и, поднявшись со стула, налил своему бывшему врагу полный кубок вина.

— Уверен. Последнее время они держатся со мной как-то странно, но даже не в этом дело. Они заключили с Марло в «Глобусе» сделку, пока обедали, и так увлеклись, что совершенно забыли о слуге, который подавал им на стол, и потому говорили свободно, не задумываясь, что их могут услышать. Слуга насторожился и пришел ко мне. «Простите меня, мастер Шекспир, — сказал он, — но, похоже, мастер Бербедж, мастер Хемминг и мастер Кондел собираются передать права на авторство всех ваших пьес какому-то человеку. По-моему, это неправильно…» О, этот честный человечек! — воскликнул Шекспир с горькой усмешкой. — То, что он услышал, стоя за дверью, оскорбило в нем чувство справедливости, задело до глубины души. Слава Богу, он не знал, что это Марло.

— А что, слуги часто с вами разговаривают? — спросил Грэшем, вспомнив хмурого старика в доминиканском монастыре.

— Все время, — задумчиво ответил Шекспир. — Сам не знаю почему. Но так было всегда. Помните строки в «Короле Лире» о тех несчастных, что вынуждены сносить любую непогоду?

Грэшем кивнул.

— Их я позаимствовал у того самого человека, который предупредил меня о предательстве Бербеджа. Как-то раз, придя ко мне промокшим до нитки, он пожаловался, что таким беднягам, как он, ничего другого не остается, как терпеливо сносить непогоду.

— И вы вставили его слова в свою пьесу?

Шекспир поначалу не понял его вопроса и даже растерялся.

— То есть?.. Ах да, конечно! В некотором смысле он придумал эти строчки вместо меня. Вы это хотите сказать?

— Отнюдь, — ответил Грэшем, глядя на Шекспира новыми глазами. — Он лишь подал вам идею. Сырой материал. Необработанный. Поэзией же вас одарил Бог — если он, конечно, существует, в чем лично я сильно сомневаюсь.

В комнате воцарилось молчание.

— Ладно, сейчас не об этом. — Шекспира вновь стало не узнать. Теперь перед Грэшемом сидел торговец зерном из Стратфорда, которому не терпится поговорить о деле, потому что время не ждет. — Думаю, когда Марло произнесет со сцены свою патетическую речь, в которой присвоит себе все мои произведения, то он оставит меня в покое. Действительно. Кто станет слушать Уильяма Шекспира, необразованного Уильяма Шекспира?! — С этими словами он повернулся к Джейн. — Как, по-вашему, мои сонеты он тоже припишет себе? А мою «Венеру и Адониса»? А «Похищение Лукреции»? Что ему мешает это сделать? Ведь у него на руках все остальное…