Читать книгу - "Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини"

этих событий никогда не переставало звучать в ушах Марии-Антуанетты. Оно сопровождало ее, когда восемь лет спустя она шла на суд революционного трибунала. Оно провожало ее до самого эшафота, доски которого были сколочены, в символическом смысле, не без ее собственного участия.

Ночь ужаса

Народный представитель Карье и нантские утопленники

Революционный комитет города Нанта, усиленный представителями властей департамента и несколькими членами Народного собрания, заседал в величественном зале дворца Комте, еще сохранившего остатки былого, дореспубликанского, великолепия. Гулен — присяжный поверенный и председатель комитета, человек хрупкого телосложения, болезненный на вид, но изысканный и с очень выразительным лицом; Гранмазон — мастер по строительству оград, некогда знатный горожанин, со свирепым взглядом и настороженной физиономией; Минье — в прошлом епископ, ставший ныне директором департамента; Пьер Шо — разорившийся торговец; Форже — оборванец и негодяй, неряшливый, взлохмаченный. Они и еще около трех десятков человек, каких можно встретить на каждом углу.

Стоял декабрь, в зале было холодно и сыро; в свете желтых лампад было видно, что сбившимся в тесную кучку людям явно не по себе.

Внезапно двери распахнулись, и дворецкий громко провозгласил:

— Народный представитель Жан-Батист Карье!

И он вошел быстрым шагом. Это был человек среднего роста, он казался болезненным, но тем не менее нес в себе и некую изысканность. У него было тонкое удлиненное лицо землистого оттенка, на котором выделялись высокий лоб, крупный рот и дугообразные брови. Глубоко посаженные глаза грозно поблескивали, а тусклые черные волосы не были ни заплетены в косичку, ни перевязаны ленточкой. Карье был закутан в плащ для верховой езды бутылочного цвета, богато отороченный мехом. Полы плаща касались ботфорт, а громадный поднятый воротник почти доставал до полей круглой шляпы. Под плащом виднелся трехцветный пояс, символизирующий республиканский стяг. Уши Карье украшали золотые серьги.

Так выглядел тридцатипятилетний представитель Конвента и армии на западе, которого благочестивые родители прочили в священнослужители. Он уже месяц находился в Нанте, куда его направили для устранения неугодных.

Он подошел к свободному стулу, предназначенному для того, кто стоит во главе расположившегося полукругом собрания. Положив на спинку стула хрупкую руку, он окинул собравшихся презрительным уничтожающим взглядом; губы его искривились в усмешке, полной желчи. Его взгляд был жестким и угрожающим и совершенно не вязался с болезненным обликом, что многих из сидевших в зале бравых молодцов не на шутку испугало.

Внезапно Карье разразился пылкой речью. Голос его звучал резко и временами визгливо:

— Не знаю, каким образом, но случилось так, что за все время, пока я в Нанте, не было дня, когда бы вы не давали мне повода для недовольства вами. Я созвал вас, чтобы вы сами могли оправдаться за свою тупость.

С этими словами он упал на стул, плотнее запахнувшись в свой плащ с меховой оторочкой.

— Ну, я вас слушаю! — прошипел Карье.

Минье, этот епископ, лишенный сана, но сохранивший представительный вид и некоторую елейность речи, с почтением попросил представителя Конвента выразиться точнее. Эта мольба вывела Карье из себя: вспыльчивость народного представителя была притчей во языцех.

— Куда уж точнее! — взвизгнул он. Глаза его сверкали, лицо исказилось гримасами. — Да есть ли в вашем грязном городе хоть что-то дельное? Все ни к черту! Вы не выполнили свой долг и не снабдили как следует армию Веньи. Анже пал, и теперь бандиты угрожают самому Нанту! В городе нужда во всем, распространяется мор. Люди падают прямо на улицах, тиф опустошает тюрьмы. А вы, о Господи, вы хотите, чтобы я выражался яснее! Что ж, я буду точен и назову вам подлинных виновников. Все это — из-за вашего бездарного правления. Вы мните себя вождями? Вы… — Тут он перешел на непечатную брань. — Я явился сюда, чтобы вытрясти из вас эту дремоту, и, клянусь Господом, я ее из вас вытрясу, даже если придется снести кое-кому головы с плеч!

Члены комитета затряслись от холодного страха, в который их поверг дикий блеск этих запавших глаз.

— Ну! — рявкнул Карье после долгого молчания. — Вы что, не только идиоты, но еще и глухонемые?

Лишь у головореза Форже достало смелости ответить ему:

— Я уже сообщил Народному собранию, что если механизм работает со сбоями, то лишь в силу нежелания гражданина Карье советоваться с городскими властями.

— Ты им так сказал? Ты, гнусный лжец! — взвизгнул Карье. — А не для того ли я здесь, чтобы совещаться с вами? Разве не приехал бы я раньше, предложи вы мне это сделать? Но нет, вы сидели сложа руки, пока я по собственному почину не прибыл в Нант, чтобы заявить вашим дерьмовым властям, что они губят город!

Гулен, хрупкий и элегантный Гулен, встал, чтобы успокоить его.

— Народный представитель, мы признаем, что все сказанное вами верно. Произошло недоразумение. Мы не осмелились вызвать сюда высокого представителя священного народа. Мы должны были ждать, пока вам самому не заблагорассудится приехать к ним, и теперь, после вашего заявления, более не существует причин, по которым механизм должен давать сбои. Ошибки, о которых вы говорили, увы, имеют место, но корни их не столь глубоки, чтобы мы, трудясь под вашим руководством и следуя вашим советам, не могли выкорчевать их, дабы сделать почву еще более плодородной под воздействием живительных струй свободы.

Смягчившись, Карье пробормотал нечто одобрительное.

— Хорошо сказано, гражданин Гулен. Удобрение, в котором столь нуждается почва, — кровь, черная кровь аристократов и федералистов. И я могу обещать от имени великого народа, что этого удобрения будет вдоволь.

Собрание взорвалось рукоплесканиями, вволю потешив тщеславие Карье. Он поднялся, выразил признательность за понимание и, раскрыв объятия, попросил председателя подойти к нему, чтобы принять братский поцелуй. Потом они принялись судить да рядить, как исправить положение, побороть голод и болезни. По мнению Карье, существовал только один путь к цели — сокращение числа ртов, которые надо было кормить. Нужно уничтожить всех больных. Это — кратчайший, решительный путь, пойти которым отважатся лишь люди, не боящиеся ответственности.

В тот же день шестерым узникам тюрьмы Буффе был вынесен смертный приговор за попытку к бегству.

— Откуда мы знаем, — спросил Карье, — что виновных только шестеро? А может, вина лежит на всех заключенных Буффе? Узники поражены болезнью, которой заражают и патриотов Нанта. Они едят хлеб, а его мало. Честные патриоты тем временем голодают. Надо снести головы всем этим проклятым свиньям! — Он распалился, воодушевленный собственным предложением. — Да, это будет полезный шаг. Поспешим же.

Пусть кто-нибудь приведет председателя революционного трибунала!

Председателя привели. Это был знатный горожанин, юрист. Звали его