Читать книгу - "Дочь маркиза - Александр Дюма"

Джульетта

Три слова, мой Ромео, и тогда уж

Простимся. Если искренне ты любишь

И думаешь о браке — завтра утром

Ты с посланной моею дай мне знать,

Где и когда обряд свершить ты хочешь, -

И я сложу всю жизнь к твоим ногам

И за тобой пойду на край вселенной.

Голос Кормилицы за сценой: «Синьора!»

Сейчас иду! -

Но если ты замыслил

Дурное, то молю…

Голос Кормилицы за сценой: «Синьора!»

Иду, иду! -

Тогда, молю, оставь свои исканья

И предоставь меня моей тоске.

Так завтра я пришлю.

Ромео

Души спасеньем…

Джульетта

Желаю доброй ночи сотню раз.

Уходит.

Ромео

Ночь не добра без света милых глаз.

Как школьники от книг, спешим мы к мшюй;

Как в школу, от нее бредем уныло.

Делает несколько шагов, чтобы уйти.

Джульетта

(Выходит снова на балкон.)

Ромео, тсс… Ромео!..

Если бы мне

Сокольничего голос, чтобы снова

Мне сокола-красавца приманить!

Неволя громко говорить не смеет, -

Не то б я потрясла пещеру

Эхо,

И сделался б ее воздушный голос

Слабее моего от повторенья

Возлюбленного имени Ромео.

Ромео

Любимая опять меня зовет!

Речь милой серебром звучит в ночи,

Нежнейшею гармонией для слуха.

Джульетта

Ромео!

Ромео

Милая!

Джульетта

Когда мне завтра

Прислать к тебе с утра?

Ромео

Пришли в девятом.

Джульетта

Пришлю я.

Двадцать лет до той минуты!

Забыла я, зачем тебя звала…

Ромео

Позволь остаться мне, пока не вспомнишь.

Джульетта

Не стану вспоминать, чтоб ты остался;

Лишь буду помнить, как с тобой мне сладко.

Ромео

А я останусь, чтоб ты все забыла,

И сам я все забуду, что не здесь.

Джульетта

Светает.

Я б хотела, чтоб ушел ты

Не дальше птицы, что порой шалуны

На ниточке спускает полетать,

Как пленницу, закованную в цепи,

И вновь к себе за шелковинку тянет,

Ее к свободе от любви ревнуя.

Ромео

Хотел бы я твоею птицей быть.

Джульетта

И я, мой милый, этого б хотела;

Но заласкала б до смерти тебя.

Прости, прости.

Прощанье в час разлуки

Несет с собою столько сладкой муки,

Что до утра могла б прощаться я.

Ромео

Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу.

О, будь я сном и миром, чтобы тут

Найти подобный сладостный приют.[12]

На этих словах занавес задернули, и сразу раздались аплодисменты и крики: «Джульетта и Ромео!» Нас снова и снова вызывали на «сцену», как знаменитых актеров: публика хотела еще раз взглянуть на тех, кто сумел так глубоко ее растрогать.

Я была в упоении; я была уже не Ева, не мадемуазель де Шазле, я была Джульетта; стихи Шекспира, торжество любви — от всего этого у меня кружилась голова.

Все мужчины спешили поцеловать мне руку, все женщины спешили меня обнять.

Но тут двери распахнулись, и дворецкий объявил:

— Кушать подано!

Я оперлась на руку Тальма — это была самая скромная дань признательности великому артисту за единственное мгновение совершенного счастья, которое я испытала с тех пор, как потеряла тебя, и мы прошли в столовую.

Справа от меня сидел Баррас, слева — Тальма. Баррас, который знал все симпатии и антипатии, рассадил гостей таким образом, что все остались довольны.

Я никогда не слышала в обществе таких умных, таких чувствительных речей. Это был настоящий фейерверк истинно французского остроумия.

Кроме того, надо сказать, что в ночной час, когда каждый забывает о дневных заботах, сердце бьется сильнее, воображение разыгрывается, слова льются свободнее, чем в дневные часы.

Я не принимала никакого участия в этом словесном пиршестве и излиянии нежных чувств. Я снова погрузилась в себя; память моя, подобно певчей птице, услаждала меня музыкой похвал, столь лестных для моего тщеславия; поэтому я не сразу заметила, что внимание ко мне Барраса не укрылось от глаз присутствующих.

Баррас также заметил это и подумал, что начинающиеся толки могут огорчить меня; когда все стали восхищаться изысканным угощением, он сказал:

— Господа, вы должны знать нашу хозяйку; я хочу рассказать вам о необыкновенной жизни особы, которая подарила нам нынче такое наслаждение высоким искусством и вдобавок пожелала угостить таким превосходным ужином.

Я даже не подозревала, что ему столько обо мне известно; это он узнал от г-жи Кабаррюс, которой я обо всем рассказала в тюрьме.

Баррас был красноречивым оратором и прекрасным собеседником в гостиной. Он был непревзойденным рассказчиком: обаятельным, тактичным. Я была слегка уязвлена, заметив, что наши отношения выглядят слишком близкими, и хвалебные речи, лившиеся из уст Барраса, приятно освежали меня, словно мелкий летний дождик.

Двадцать раз я закрывала лицо руками, чувствуя, как его заливает краска или слезы. Гости не знали о моем участии в событиях 9 термидора.

Баррас был страшен, когда рассказывал, как отчаяние толкнуло меня добровольно сесть в повозку смертников.

Он был восхитителен, когда рассказывал о моей первой встрече в кармелитском монастыре с Терезой и Жозефиной.

Он был драматичен, когда повествовал о том, как я выполняла поручение Терезы и передавала кинжал Тальену.