Читать книгу - "Грозная туча - Софья Макарова"

Так дошли они вплоть до реки Немана и расположились бивуаком на сырой земле, без костров. Нельзя было не только надеяться на теплый ужин, но даже на возможность просушить платье и обувь.

Какая-то зловещая тишина царила вокруг лагеря. Все местное население словно вымерло. Только на той стороне реки ярко светились костры, отражаясь искорками в тихих водах Немана. Это были линии сторожевых казаков, наблюдавших за русской границей.

Между тем у одной ближайшей корчмы появился худой длинноногий еврей в туфлях без задников, с пейсиками, вьющимися неряшливыми локонами из-под ермолки, в длиннополом сюртуке с фалдочками чуть не до самых пяток. Он пошептался о чем-то с вышедшим к нему на крыльцо хозяином корчмы и быстро пошел обратно домой, а другой еврей побежал из той же корчмы передавать далее полученную весть. Такая передача называлась в Литве «пантофлевой почтой».

— Где же неприятель? — спрашивали друг друга потихоньку французские солдаты. — Неужели у русских всего только войска, что горсть этих казаков?

— Варвары русские испугались нас и побежали! — говорили хвастливо некоторые. — Где им устоять против нас!

— Как бы не так! — заметили записные вояки. — Вот как начнется у нас переправа, так они со всех сторон и нагрянут!..

— Кто идет? — раздался вдруг оклик часового.

— Франция! — отвечали ему.

— Какой тут полк? — продолжал допрашивать часовой.

— Шестой легкий.

Это был маршал Даву с генералами, окруженный саперами, инженерами и артиллеристами. Он ехал верхом у самого берега, всматриваясь в изгибы реки. По его указаниям были уже расставлены пушки, и начинались приготовления к переправе. С разных сторон подвозились телеги, нагруженные разными материалами для постройки мостов; тащили лодки и бревна, наводили понтонные мосты. Артиллеристы стояли с зажженными фитилями у заряженных орудий, готовые начать пушечную пальбу по первому приказанию начальников. Со всех сторон подходили войска, только и слышны были названия полков того или другого корпуса.

На рассвете затрещали барабаны, и началась переправа двухсотпятидесятитысячной армии по трем мостам, наведенным за ночь на Немане. Остальные войска Наполеона в то же время переправлялись через Неман в других местах: у Тильзита, Прен и Гродно.

Наполеон велел поставить себе палатку на горе Алексоте и лично следил за переправой… Проходившие мимо него войска громко его приветствовали: «Да здравствует император!».

На мостах была страшная давка: пехота, конница, обозы — все спешило переправиться, все сбилось в одну сплошную массу и мешало друг другу. Триста поляков с громким криком «виват!» бросились вплавь и первые переправились на ту сторону.

Увидев ясные приготовления к переправе неприятельских войск, командир казачьего разъезда Жмурин, не смея вступить в бой без приказания, поскакал к своему начальнику графу Орлову-Денисову. Однако в его отсутствие началась-таки легкая перестрелка между казаками и поляками, переправившимися на русскую сторону, и гул ее нарушил утреннюю тишину. Но казакам вскоре велено было отступить, и поляки заняли без боя первую деревеньку.

Между тем переправа продолжалась, но полил дождь, испортил дороги, и перешедшим трудно было взбираться в гору, особенно — обозам. Тем не менее тринадцатого июня французы заняли Ковно и его окрестности.

Наполеон был очень удивлен, не встретив сопротивления, и проскакал три версты за город, желая лично убедиться, что тут нет и следа русской армии.

Несмотря на то, что поляки и литовцы встречали Наполеона сочувственно, войска его принялись грабить страну, и Наполеон, переночевав в Ковно, выехал на следующий день, преследуемый воплями несчастных жителей, в дома которых ломились французы и грабили их беспощадно.

Этьен Ранже переправился со своими товарищами в одном из передовых отрядов. Дождя еще тогда не было, и при первых лучах солнца перед ними открылась прелестная местность, воспетая лет через десять Мицкевичем. Этьен увидел высокую гору, всю покрытую густой зеленью, чистые струи Немана, протекающего у ее подножия, прекрасные луга, и все это напомнило ему дорогую сердцу Францию. Но когда французы потянулись по песчаной дороге, окруженной густым лесом, когда небо заволокло свинцовыми тучами и пошел мелкий, пронизывающий насквозь дождь, то какое-то неприятное, томительное чувство охватило Ранже. Ему казалось, что их завели в безлюдную пустыню; и точно, селения попадались весьма редко; народ, напуганный грабежом, бежал в леса, унося с собой все, что мог, и уводя скот. Оставшиеся были угрюмы и необщительны.

Вдруг поднялась страшная буря с проливным дождем. Солдаты изнемогали, лошади падали и до десяти тысяч лошадиных трупов легли между Ковно и Вильно, распространяя зловоние и заразу.

Этьен, находясь в передовых отрядах, не видел, по крайней мере, ни брошенных на произвол судьбы солдат, не способных из-за потери сил следовать за остальными, ни лошадей, павших под беспощадными бичами артиллерийской и обозной прислуги, не прекращавшей избиение бедных животных, чтобы только вывезти как-нибудь пушки, зарядные ящики и повозки, нагруженные офицерскими пожитками и провиантом. Но зато он стал свидетелем страшных обид, наносимых жителям его товарищами. Многие из них, проходя деревнями, забегали в крестьянские дворы, грабили, дрались с хозяевами, хватали по дороге кур, поросят, овец, резали им головы и прятали под седла. Затем они вбегали в помещичьи дома и хватали там все, что могли унести. Этьен молча следил за ними, но они чувствовали, что он не одобряет их, и старались оправдаться.

— На войне, если не брать силой, умрешь от голода, — говорил Ксавье Арман, занимавшийся грабежом вместе со всеми.

— Лучше умереть, чем красть! — заметил Этьен.

— Поглядим, то ли ты заговоришь, когда поголодаешь! — проворчал Ксавье.

— Что будет, не знаю, но теперь я еще не настолько голоден, чтобы решиться грабить и уничтожать накопленное трудами человека.

— Какой труд! — возразили ему насмешливо грабившие. — Разве помещики работают? За них трудятся рабы их.

— Рабам еще тяжелее работать, чем нам, — стоял на своем Этьен. — А мы с вами знаем, чего стоит трудовой день.

— Оставьте этого проповедника! — закричали его товарищи. — И не давайте ему своих запасов. Пусть поголодает — тогда будет посговорчивее.

— Вам бы уж оставаться с отставшими по доброй воле вместо того, чтобы унижать имя французского солдата! — сказал Этьен с досадой.

«Как бы не так! — думал Ксавье. — Так вот и послушаю тебя, отстану от армии. Я хочу, конечно, вернуться восвояси. Но — по крайней мере, капитаном. А он предлагает остаться с отставшими…»

Что-то такое Ксавье и пробурчал невнятно. Вдруг ворчание его перешло в громкий и радостный крик:

— Вот так находка! — захохотал он, вытаскивая из чащи кустов совсем молоденькую девушку.

Лицо девушки было бледно, темно-серые глаза выражали страшный испуг, помертвевшие губы дрожали. Из груди ее вместо крика вырывались жалобные стоны.