Читать книгу - "Ветры земные. Книга 1. Сын заката - Оксана Демченко"

Из сумерек явился Вион, устроился напротив короля. Он беззаботно улыбался… и не забывал присматривать за площадью.

– Люблю этот город, – с неподдельным восторгом сообщил нэрриха. – На островах грязно, на севере и того хуже, грязно и вонюче, уж простите за прямоту. Люди не моются и не желают слышать о разумных ограничениях, налагаемых жизнью в больших городах. Но Эндэра иная, здесь я дома, здесь мне хорошо.

– Должен признать, заслуга нэрриха велика в нашем особенном положении и необычных для верующих в Башню традициях, – поддержал тему король, нагло оглаживая необъятный зад дородной хозяйки гостерии, поросячьи похрюкивающей в ответ на приставания. – Всем вина, лапушка, ну и прочее, как обычно. Моему любимому псу кинь самое недожаренное мясо, какое есть.

Эспада зарычал, подтверждая особый заказ. Женщина еще немного похрюкала и поплыла прочь, качая бедрами и норовя задеть всякого гостя, провоцируя новые хлопки по заднице – и новые заказы… Вион скривился, усмехнулся и вернулся к разговору.

– Город строили южане и, хоть вы полагаете их еретиками, не разрушили и не забыли созданных ими умных устройств.

– Зоэ гуляет сегодня босиком. И ничего, камни без слизи и грязи. Это ведь Атэрра! Здесь мостовые блестят. Зато Тагеза старается угодить Башне, там по имя божье разрушили всякую ересь, каменную, глиняную и деревянную, – согласился король, – и теперь воняют непередаваемо. Только это не грех, их ставят нам в пример. Сам патор велит на проповедях: не мойтесь, святость убудет. Но мы привыкли мыться… Это несколько портит наши отношения с севером, зато открывает возможность общения с югом и востоком. Оллэ приложил немало сил для постепенного создания нынешнего порядка. Дед Изабеллы считал советы старейшего нэрриха глупыми, закон о службе по канализации, поддержанию и расширению её в новых кварталах подписал в глубоком подпитии, если уж излагать историю по правде, а не по легенде. Но мы благодарны ему и за это, мы видим разницу: вне полуострова люди мрут к тридцати-сорока, а наши беднейшие подданные обычно доживают до пятидесяти, некоторых же грандов следует признать исключительной древностью, я знаком с двумя восьмидесятилетними, они почти нэрриха по длине жизни. Помнят моего прадеда…

Три расторопные девушки, пухлые и румяные, по сложению видно – родня хозяйке, принесли вино, хлеб, здоровенную общую емкость с чечевичной похлебкой и небольшие мисочки для каждого гостя. За едой разговоры продолжили плестись неторопливо, вели его почти все время двое – король и нэрриха. Они обсуждали способы врачевания на севере и медицину южан, сложности получения книг из эмирата и слабость новых переводов. Зоэ заскучала, слушая малопонятное. Стала поглядывать на Эспаду: он тоже тосковал, и от безделья играл с тонким ножом, добытым невесть откуда.

– Лезвие танцует, – шепотом похвалила Зоэ. – А я не умею танцевать с оружием, я даже с веером не очень, только разок и пробовала.

– А я не умею без оружия, – дон оскалил острые звериные зубы, добывая из воздуха еще один нож. – Иной раз проснусь… а я голый: ни ножа, ни рапиры, аж стыдно.

– Так рубашка есть, одеяло, – шепотом подсказала Зоэ.

– Без оружия он голый, – отвлекся от своего разговора король. – Оллэ навещал нас лет пять назад, сказал, это особый род заболевания, но лечить не стал. И учить – тоже, мы даже поссорились. Мог ли я предположить, что вижу его в последний раз? Что переживу воплощенную вечность и не сочту это правильным…

Бертран поморщился, в три глотка допил вино, оттолкнул кубок. Деловито хлопнул ладонью по столу, привлекая внимание – и стал рассказывать, явно для Зоэ, о сегодняшнем вечере: в городе празднуют именины Хуаны Тагезской, покойной матери королевы. По такому случаю её величество расщедрилась и милостиво выделила городу пороховые шутихи и весьма дорогие, ввозимые с далекого востока, «огненные фонтаны».

– Праздник будет здесь? – поразилась Зоэ.

– На реке, – король указал в сторону улицы, ныряющей с площади вниз, к порту. – Но я не люблю толкаться в толпе, что за нелепое ребячество.

– Да, было время, – вздохнул Эспада, подмигивая девочке.

Зоэ поняла: прежде «ребячество» случалось, и не раз. Она собралась было уточнить, нельзя ли ей хоть одним глазком поглядеть на огненные фонтаны – но не успела.

Ветер вздохнул и замер, насторожился. В гулкой тишине, внятной для Зоэ даже здесь, в шуме предпраздничной площади, все громче и злее вздрагивали бубенчики. Качались, бились горячечным ознобом, плакали, приневоленные отмечать чей-то уверенный шаг.

Звяк-цок-звяк! – эхо задыхается, зажатое в тесноте улочки, что норовит тайком выскользнуть из сумерек прямиком на площадь.

Звяк-звяк-цок-цок-цок! – просторнее и смелее отдаются первые шаги по камням площади Филиппа. И разговоры стихают, и люди теснятся, помимо воли освобождая место, хоть идущая еще не обозначила себя – просто принесла кольцо с бубенцами, укрепленными в многочисленных круглых вырезах древесины.

Цок-щелк-звяк-цок… Подковки башмаков попробовали камень и сочли отзывчивым.

– Она же… – задохнулась Зоэ.

Король обернулся, впился взглядом, без слов вопрошая: «Что она? Начала – так продолжай»…

– Она лгунья, – шепотом возмутилась Зоэ, сжала кулаки и почти неосознанно привстала из-за стола. – Прикидывается полной, а сама-то пустотопка! Ну как объяснить? Это не для слов, совсем не для слов, и допускать такого нельзя! Бессовестная гнилая подделка и… еретичка, вот! Бесовка она, разве вы не слышите? Эта… выродиха.

– О! – восхитился король, быстро глянул на Виона. – Проводи нашу святую, пусть разберется вблизи, что именно не так. Зоэ, с этим можно разобраться?

– Ха! – в голове сделалось пьяно и спокойно, звук чужого приготовления к танцу более на довлел, лишившись тайны и с ней – власти. Он требовал распрямиться, вскинуть голову и ощутить волосы – живыми, шевелящимися, текущими по спине змеями.

– Я оставлю тебе самый сырой кус мяса, – одобрительно оскалился Эспада.

Зоэ резко выдохнула, все хуже осознавая свои действия. Она слышала пульс в ушах и еще, отдельно, гулкую пустоту – там, в круге примолкших людей. Зоэ была слишком мала для танца, она умом понимала это… и не желала быть умной, и позволяла ночи влиться в сознание, вытеснить разум. Не до него! Спутанное, испуганное недоумение ветра иглами льда колет виски, свистит в ушах. Ветер сбит с толка, обманут…

Зоэ безразлично к титулу вцепилась в рукав королевского камзола, перебираясь через лавку. Вроде даже выругалась, и Эспада засмеялся громко, словно залаял. Но – и это не важно.

Босые ноги Зоэ тихо шлепали по камням, её рост не позволял видеть ничего, кроме людских спин. Ветер стонал, ворочался, но не покидал площадь – прямо-таки погибал…

Гниль, вот что душило вольный ветер. Всюду в ржавых лужах теней – эта гниль, дурно пахнущая, липкая. Весь город сделался ловушкой, и не осталось ни единого надежного камня на скользкой мостовой. Зоэ остро пожалела: не выбрала она к платью башмаков, способных звонко цокать, рисовать звуком дорожку шагов. Но и это – не важно. Пусть пустотопы возвеличивают шумом свое ничтожество. Полнота – это не платье и башмаки, не юность и красота, но нечто иное, внутреннее. Как боевой клинок, полнота упрятана в ножны обыденности, она являет себя лишь для дела. Сейчас – время. Больше-то некому…