Читать книгу - "Паж герцога Савойского - Александр Дюма"

Четверо наемников спустились по откосу крепостной стены, прошли под сводами Ремикурских ворот; им открыли ворота, и они снова появились на виду, по двое на каждой лошади, но передвигаясь под прикрытием и с предосторожностями, какими пренебрег Мальмор.

Потом они скрылись за небольшой возвышенностью, поднимавшейся с правой стороны от мельницы Ла-Кутюр.

Невозможно даже передать, с каким интересом осажденные следили за тем, как эти четыре человека собирались отобрать у целой армии один труп, поскольку и наименее пессимистично настроенные были уверены, что Телиньи мертв.

Поэтому, даже когда четверо наемников скрылись за холмом, среди трехсот — четырехсот человек, столпившихся на крепостной стене, продолжала царить тишина, как будто вся эта толпа боялась вздохом, словом или движением пробудить бдительность противника.

Через мгновение раздалось восемь — десять аркебузных выстрелов.

Все вздрогнули.

Почти одновременно с этим появился пеший Франц Шарфенштайн, неся на руках не одного, а двух человек.

Отступление прикрывала вся кавалерия и пехота экспедиции.

Кавалерию составляли одна лошадь и один всадник, вторая лошадь, без сомнения, была убита выстрелами.

Пехота состояла из Фракассо и Лактанса, вооруженных аркебузами.

Их отступлению пытались мешать восемь или десять испанских всадников. Но, как только пехоту начинали слишком теснить, Генрих атаковал неприятеля и прокладывал дорогу товарищам своей огромной палицей; если же слишком теснили кавалерию, то следовали два одновременных и необычайно точных выстрела из аркебуз, укладывавших на месте двух испанцев и дававших Генриху передышку.

А тем временем Франц продвигался вперед, и так как шаг у него был гигантский, то он очень скоро оказался вне пределов досягаемости.

Когда осажденные увидели, что он взбирается на откос, держа два тела — живых или мертвых, — как кормилица держала бы на руках двух младенцев, они встретили его единодушным криком восхищения.

Одно тело он опустил к ногам адмирала.

— Это фаш, — сказал он, — он не софсем мертфый!

— А этот? — спросил Колиньи, показывая на второго раненого.

— О! Этот, — сказал Франц, — это пустяки… это — Мальмор… Черес отну минуту он притет в сепя… Это — сам тьяфол, еко упить нельзя!..

И он рассмеялся тем особенным смехом, каким смеялись только он и Генрих и какой можно было бы назвать «смехом Шарфенштайнов».

В эту минуту под общие приветственные крики в город вошли остальные трое участников вылазки — и кавалерия, и пехота.

И в самом деле, как сказал Франц, Телиньи был еще жив, хотя у него на теле было семь ранений шпагой и три — пулевых; это было хорошо видно, потому что испанцы содрали с него все, вплоть до рубашки, и оставили лежать на том месте, где он упал, полагая, что он никогда не поднимется.

Его тотчас же отнесли в дом г-на де Жарнака и уложили На ту самую постель, где час назад не мог уснуть терзаемый предчувствиями адмирал.

И тут раненый открыл глаза, как будто ждал этого момента, огляделся вокруг и узнал адмирала.

— Врача! Врача! — закричал Колиньи: в нем пробудилась совсем было угасшая надежда.

Но Телиньи, протягивая руку, сказал:

— Спасибо, господин адмирал; Господь позволил мне еще раз открыть глаза и обрести голос, чтобы я попросил вас милостиво простить меня за то, что я вас ослушался.

Адмирал прервал его.

— Дорогой господин Телиньи, — сказал он ему, — прощения следует просить не у меня, потому что вы ослушались меня только от избытка рвения на службе королю, но, если вам действительно так худо, как кажется, и вам есть о чем просить, просите об этом Господа!

— О сударь, — ответил Телиньи, — к счастью, мне нужно просить Господа простить мне прегрешения, в каких не стыдно признаться ни одному доброму дворянину… тогда как не повиновавшись вам, я совершил серьезное нарушение дисциплины… Простите меня, господин адмирал, и я умру спокойно.

Господин де Колиньи, так хорошо умевший ценить истинную храбрость, почувствовал, как на глаза его навертываются слезы: молодой офицер, расставаясь с жизнью, так много ему обещавшей, сожалел только о том, что на секунду забыл приказ своего генерала.

— Раз вы настаиваете, — сказал адмирал, — я прощаю вам вину, какой мог бы гордиться любой храбрый солдат, и, если именно это мучило вас в ваш последний час, умрите спокойно и с миром, как умер рыцарь Баярд, всем нам ставший примером.

И он наклонился, чтобы коснуться губами бледного лба умирающего.

Телиньи со своей стороны сделал усилие и приподнялся.

Губы адмирала коснулись лба молодого офицера, тот прошептал единственное слово: «Спасибо», упал на постель и глубоко вздохнул.

Это был его последний вздох.

— Господа, — сказал Колиньи, отирая слезы и обращаясь к стоявшим вокруг, — одним храбрым дворянином стало меньше… Да ниспошлет Господь нам всем подобную смерть!