Читать книгу - "Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман"

Незаметно вздохнув, Анеля посмотрела вниз, на те, самые чулки. Месье Корнель велел ей сесть в кресло на подиуме. Анеля сначала подражала мадам Эльзе и клиенткам. Выпрямив спину, девушка сомкнула ноги. Мадам никогда не перекрещивала щиколоток. Анеля, в метрополитене, практиковала такую позу.

Месье Корнель, рассмеявшись, отложил альбом:

– Нет, нет, мадемуазель Гольдшмидт, вы не магазинный манекен. Вы читаете газету, рядом камин…, – на коленях Анели лежала свернутая Le Figaro.

Войдя в студию, Анеля подавила восхищенный вздох.

Квартира занимала верхний этаж элегантного дома, неподалеку от аббатства Сен-Жермен-де Пре. В крыше устроили окна. Комнату заливал мягкий, рассеянный, свет осеннего дня. Анеля подумала, что это, скорее, зал во дворце, с высокими потолками, с мраморным камином. На полу, черного дерева, лежала шкура тигра. Пахло кедровыми поленьями, потрескивал огонь. В углу, на подиуме, стоял рояль, на стенах висели картины. Анеля заметила несколько статуй.

Месье Корнель собирал сюрреалистов и экспрессионистов. Он называл имена Пикассо, Дали, Жоана Миро и Кандинского. Кандинский учил месье Корнеля, в школе Баухауса. Месье Корнель показал ей скульптуры Бранкузи и Генри Мура. Глядя на картину Пикассо, Анеля робко спросила:

– Меня вы тоже в этом стиле нарисуете?

Он весело отозвался:

– Нет, мадемуазель Гольдшмидт. Я люблю современное искусство, но рисую академически, с юношеских лет.

В Булонском лесу, она, с часто стучащим сердцем ожидала ответного поцелуя. Он случился, но совсем не такой, каким его представляла девушка. Взяв ее руку, месье Корнель, осторожно, нежно прижался к ней губами. Анеля заставила себя не дрожать.

– Спасибо вам, – серьезно сказал мужчина, – я давно не вспоминал стихи. Спасибо за сегодняшний день, мадемуазель Гольдшмидт…, – месье Корнель довез ее до дома. Оказавшись в своей комнатке, Анеля расплакалась:

– Ты ему не нравишься, – мрачно сказала себе девушка, раздеваясь, – незачем что-то придумывать.

На следующий день он позвонил в студию. Анеля не могла отказать, не могла прекратить встречи. Она засыпала и просыпалась, думая о его голубых глазах. Девушка вспоминала сильные, надежные руки, рыжие, цвета ярких, осенних листьев, волосы.

– Читайте, – велел месье Корнель. Анеля откинулась на спинку большого кресла, забросив ногу на ногу.

– Я с шести утра на стройках. Радио только в машине слушаю. Хоть новости узнаю, – он рисовал быстрыми, точными, уверенными движениями.

В газете ничего интересного не было. Франкисты стояли под Мадридом. Анеля, обеспокоенно, спросила:

– Как вы думаете, месье Корнель, месье де Лу в Испании?

Почта из осажденного Мадрида не доставлялась. Федор вздохнул:

– Почти неделя прошла. Думаю, что да. Вернется он в Париж, мы все узнаем.

Республиканцы перевозили самые ценные картины, рисунки и сокровищницу испанских монархов на восток, в Валенсию. Война на тех территориях, пока не шла. Мишель развел руками:

– Если что-то случится, существует договоренность с правительством Швейцарии. Холсты отправят в Женеву, через Марсель, морским путем. Мы проводим картины.

Кузену, с кураторами Прадо, надо было упаковать пятьсот холстов и рисунков, не считая корон, скипетров, драгоценных часов и безделушек. Федор строил в Испании, до войны. Он повторил, про себя:

– До войны. Теперь это так будет называться.

Он помнил картины Эль Греко и Веласкеса. Федор сидел перед «Менинами», зарисовывая их, проведя в зале несколько часов. Любая из картин на черном рынке стоила миллионы франков.

– Не говоря о золоте, – сказал себе Федор, – в Испании случится то же самое, что и в России. За золото будут убивать.

Он заставлял себя не волноваться за кузена. Мишель был спокойным человеком, не склонным к необдуманным поступкам, внимательным и аккуратным. Федор набрасывал изящную, склоненную голову мадемуазель Гольдшмидт:

– Все равно. Я видел, как война меняет людей…, – девушка зашуршала газетой. Федор отложил альбом: «Отдохните, я кофе сварю».

– Я бы сама…, – запротестовала мадемуазель. Он усмехнулся:

– Вы гостья, мадемуазель Гольдшмидт. Я за вами поухаживаю.

Студию, от жилой части квартиры отделяла тяжелая, промышленного дизайна дверь. Здесь помещалась большая спальня, с отдельной ванной, и выходом на балкон, кабинет, запертый на ключ, и просторная кухня, в американском стиле.

По дороге, Федор проверил спальню. С утра приходила уборщица. В вазе работы Генри Мура стояли белые розы. Шелковое, постельное белье, пахло сандалом, горел камин. Федор стоял у плиты, глядя на стальной, простых очертаний кофейник.

Он не хотел торопить девушку, но видел, как блестят ее серо-голубые глаза. Мадемуазель Гольдшмидт часто дышала, и краснела, садясь в лимузин. Сегодня Федор отвез ее на завтрак в «Риц». Он часто появлялся в ресторане, по выходным дням. В зале сидела мадам Шанель. Окинув мадемуазель Гольдшмидт неприязненным взглядом, женщина отвернулась. Шанель завтракала с хорошо одетым, светловолосым, молодым мужчиной. Федор уловил в его французском языке немецкий акцент.

– Новый любовник, не иначе, – шепнул он мадемуазель Гольдшмидт, когда официант, налив им кофе, отошел:

– Он ее младше лет на двадцать, но мадам Коко таким славится…, – Анеля кивнула:

– Она в ателье никогда не заходит. Мадам Эльза и она…, – смешно закатив глаза, девушка провела пальцем по шее.

Скиапарелли и Шанель даже не здоровались.

Достав серебряные, датского дизайна чашки, Федор разлил кофе. Проснувшись сегодня с мыслями о шейне мейделе, он решил больше не откладывать.

– Она от меня уйдет, – Федор лежал в постели, рассматривая американскую люстру над головой, – я не еврей. Она снимется в кино, ее заметит Голливуд. Поедет в Америку, выйдет замуж за банкира, или промышленника…,

Он сладко потянулся: «Но просто так я ее отпустить не могу». Он предполагал, что станет у девушки первым, но, на всякий случай проверил шкатулку, в кедровом шкафчике, в ванной. Федор перенес ее в спальню, поближе к кровати. В рефрижераторе охлаждалось белое бордо. Он взял поднос:

– Видно, что она хочет карьеры, хочет добиться успеха. Долго она со мной не пробудет. Пока она влюблена, надо пользоваться моментом…, – он остановился в коридоре:

– Дурак ты, Федор Петрович. Ты и сам…, – Федор разозлился: «Хватит. Один раз я любил женщину, ничем хорошим это не закончилось. Больше я такой ошибки не сделаю».

Они пили кофе, Федор курил, присев на ручку кресла, просматривая альбом Анели. Девушка захватила свои эскизы. Анеля смотрела на красивый профиль, на расстегнутую, белоснежную, льняную рубашку, с закатанными рукавами. На крепкой шее висел маленький, серебряный крестик. От него пахло знакомо, теплыми, кружащими голову пряностями. Анеля поняла, что, если бы она не сидела, то вряд ли бы удержалась на ногах. Он напевал что-то, на русском языке, переворачивая листы.