Читать книгу - "Противостояние - Сергей Шхиян"

— Можно уже выходить? — поинтересовалась Ольга, когда скорбная процессия миновала двор и скрылась за воротами.

— Боюсь, Олюшка, что нет. На нас, скорее всего, устроят засаду. Но ты не огорчайся, мы здесь вполне комфортабельно устроимся.

— Ой, правда, опять идут! — почти с восторгом закричала девушка, указывая на трех молодцов, гуськом шедших в сторону дома. — Они что, и есть засада?!

Интересно, почему женщины, когда хотят показаться женственными и наивными, изображают из себя идиоток? Может быть, из благородных побуждений, давая шанс мужчинам продемонстрировать несуществующую мудрость?

Мы, между тем, любовались, как три оперативника, не очень чинясь, вошли в дом. Первым делом они разошлись по комнатам и все там осмотрели, потом собрались в гостиной. Это были крепкие ребята в штатском.

— Надолго нас сюда? — поинтересовался один из них, устраиваясь на диване.

— Кто его знает, — откликнулся второй. — Тебе-то что, поживем здесь, поди, хило! Я хоть отосплюсь, а то совсем замотался.

— Я что-то не понял, кого мы будем пасти? Все чего-то темнят…

— Говорят, вроде террористов. Не люблю я таких, нарвешься еще на героя-камикадзе…

— Да брось ты, это все лабуда про фанатов. Даже чехи, которые, как их там называют, ну, вера такая…

— Мусульмане?

— Нет, мусульмане это все, а у них вроде секта.

— Талибы?

— Хрен его знает, может, и талибы, нет, кажется, их зовут вахабиты; так и они только за бабки воюют.

— Ну, а которые камикадзе? Особенно бабы. Им-то что за радость от бабок когда сами взрываются?

— Это смотря какие бабки…

— Да мне бы сейчас тысяч сто зеленых… Тачку бы взял новую, квартиру поменял…

— Кончай, ты всегда одно и то же гонишь…

— Ну, давайте устраиваться, — предложил Гутмахер, которому надоело слушать беспредметный треп. — Я думаю, Олюшке мы, естественно, уступим кушетку, а сами как-нибудь приспособимся на полу.

— Арик, а, ну, это самое, удобства здесь есть?

— Конечно, конечно, детка, здесь все приспособлено для жизни, только рассчитано на одного, максимум на двух человек. Но мы, я думаю, сможем устроиться.

— А где кушетка?

— Вот здесь, за занавесочкой, а это дверь туда, о чем ты спрашивала. Плохо только, нет душа, один умывальник. Ну, надеюсь, нас не год будут сторожить!

— А если будут? — спросил я. Идея затворничества втроем мне не понравилась. Продуктов у нас при большой экономии должно было хватить в лучшем случае на неделю. — Нам без еды долго не продержаться.

— Об этом не беспокойтесь, у меня есть большой запас консервов. Не очень вкусно, но с голоду мы не умрем…

— Какая широкая тахта! Арик, ты будешь спать со мной! — возвестила Ольга из «спального отделения».

«Арик» от такого недвусмысленного предложения застеснялся и начал было отказываться:

— Ничего, Олюшка, я могу тебя стеснить, мне и на полу будет удобно…

— Да бросьте вы, — успокоил я его нравственность, — конечно, спите с Олей, думаю, она вас не укусит.

— Ну, если вы так считаете, и это не будет превратно понято, тогда конечно, — лицемерно согласился влюбленный.

Осмотрев достопримечательности нашего убежища и полюбовавшись на «засаду», курящую в расслабленных позах, я начал придумывать, чем заняться. Наблюдать за любовной игрой двух голубков у меня не было ни малейшего желания.

Первым делом я соорудил себе на полу не очень комфортное, но приличное и удобное ложе, после чего на него улегся и принялся за Чехова. Однако, читать мне все время мешали. То Ольга придумала перестановку скудной лабораторной мебели и привлекла нас к работам, то Гутмахер затеял интересный разговор о перспективах развития человечества, и я в него невольно втянулся.

Судьба мира меня, как любого русского человека, понятное дело, волновала куда больше своей собственной, поэтому не включиться в дискуссию я не мог. Тем более, что наш мир, как это понятно всем здравомыслящим людям, скатывается прямиком в пропасть.

Однако, Аарон Моисеевич думал по-другому и ничего необычного или трагического, способного погубить человечество в ближайшей перспективе, не видел. Во всяком случае, в ближайшие пять миллиардов лет, пока не разогреется солнце и не выпарит океаны. Разве что на землю упадет гигантский метеорит.

— А что будут делать люди, когда кончится нефть и другие полезные ископаемые? А выбросы вредных веществ в атмосферу? Глобальное потепление? Это что не начало конца света? — возразил я.

— Найдут другие источники энергии и сырья, — не вдаваясь в подробности, сказал он.

Однако, меня такой простой ответ не удовлетворил и попытался начать спор:

— А естественный отбор, который прекратился из-за развития медицины, а биосфера, которая меняется от промышленных выбросов! Скоро нам не будет хватать кислорода, вода не будет успевать очищаться. К тому же, человечество движется к перенаселению, у белой расы смертность превышает рождаемость, в то время, когда у черной и желтой рас с потомством все в порядке.

Аарон Моисеевич внимательно выслушал мои горькие сетования, обостренные нашей внутренней ситуацией и перспективами жизни взаперти, и начал их опровергать:

— Лично вас в какой исторической перспективе волнует естественный отбор? — ехидно поинтересовался он. — На сто, двести, тысячу поколений вперед?

— Вообще волнует, — вмешалась в разговор Ольга. — Я не хочу, чтобы мои дети выросли уродами!

— Что ты, Олюшка! — тут же заюлил профессор. — К нашим детям и внукам эволюция не имеет никакого отношения, она меняет вид через очень много поколений, я тебе сейчас все объясню…

Гутмахер тут же забыл о моих тревогах за судьбу земли и человечества и принялся подробно рассказывать «Олюшке» об основах эволюционной теории. Мне стало неинтересно слушать, и я вновь взялся за письма Антона Павловича.

Чем дольше я читал письма Чехова, тем больше он мне нравился. Л. Толстой как-то сказал, что Чехов в прозе — то же самое, что Пушкин в поэзии. Я не очень большой знаток литературы, даже русской, и не могу судить так широко и глубоко, как Лев Николаевич, но в личности Чехова меня привлекает многое. В нем и его наследии присутствуют необъяснимые для меня загадки творчества. Первая и главная, почему он не устаревает? Большинство писателей, с которыми Антон Павлович переписывался как с равными, теперь совершенно забыты. Те же, что остались на слуху: Короленко, Горький, Вересаев, — не очень, если не совсем, востребованы современным читателем. А сам Антон Павлович почему-то остается и в репертуаре театров, и на книжных полках. Я как-то слышал, что он едва ли не самый популярный европейский писатель в Китае и Японии. Почему? Что интересного в его произведениях находят люди в разных странах через сто с лишним лет после смерти? Чем близок он нашему совершенно изменившемуся миру?